Лили Марлен. Пьесы для чтения - [80]
).
В ответ Тень приседает.
(Весело). А помнишь, как мы танцевали в том старом кабачке, когда сбежали из театра прямо из под носа твоего отчима? Ты тогда тоже была в маске, помнишь?.. Чертов скрипач так фальшивил, что я никак не мог попасть в такт и, в конце концов, оттоптал тебе все ноги! А ты все время боялась, что твоя маска упадет и тебя узнают, и поэтому придерживала ее рукой, так что можно было подумать, что у тебя болят зубы! (Смеется) Ах, Боже мой, Франциска!.. (Подхватив Тень, кружит с ней в танце).
Музыка становится еще громче и веселее.
(С веселой укоризной). А вот это уже неправда! Я совсем не напился, а был всего лишь немного навеселе. Самую малость. Тем более, что и вино-то было – просто редкая кислятина. (Внезапно остановившись, мрачно). Ах, какой же я был дурак, что отпустил тебя тогда. Не увез. Не уговорил. Дал уйти…
Музыка стихает.
А надо было просто уехать. Сбежать, как сбегают герои в каком-нибудь глупом романе. Сесть в первый же попавшийся дилижанс и отправиться, куда глаза глядят. (Негромко). Помнишь?.. Был ноябрь, и я думал, что впереди у нас еще целая вечность, но оказалось, что впереди только снег, да не знающая снисхождения память. (После короткой паузы, с нежностью). Ах, Франциска!.. Зато теперь я уже не отпущу тебя никуда. Буду держать тебя, как море держит корабль, как воздух держит летящую птицу!.. Ну, что же ты стоишь? Давай дотанцуем до конца тот танец, который нам тогда не дали дотанцевать!.. (Подхватывает Тень).
Музыка возвращается.
Ведь ты не разучилась? Нет?.. А хоть бы и так! Что за беда! Мы все начнем сначала!.. (Ведет Тень по сцене). Вот так… Раз и два… Раз и два… (Кружит с Тенью в танце, то исчезая во мраке, то вновь появляясь в круге света).
Одна за другой на сцене появляются новые танцующие пары. Мрак медленно уступает место неяркому свету, который постепенно заливает всю сцену. Теперь перед нами маленький кабачок. Несколько посетителей сидят за столами, остальные кружат в танце под звуки расстроенной скрипки, на которой играет старый Скрипач. Среди танцующих – Дон Гуани Франциска. На лице Франциски – черная маска, которую она то и дело поправляет рукой.
В глубине сцены, на одной из скамеек, откинувшись к стене и прикрыв шляпой лицо, дремлет Лепорелло.
На авансцене, отдельно от других, стоит столик, накрытый на двоих. На одном из стоящих рядом с ним стульев, висят плащ и шляпа Дон Гуана; на спинку соседнего стула накинута меховая шубка Франциски.
Покинув танцующих, Франциска и Дон Гуан возвращаются к столику на авансцене.
Франциска: Нет, нет… Мне действительно пора.
Дон Гуан: Еще немного.
Франциска: Уже било восемь. Отец убьет меня, если не застанет дома.
Дон Гуан: Всего один танец.
Франциска: Ах, Гуан!…
Дон Гуан: Ну, погоди. Сейчас… (Усаживает Франциску на один из стульев и садится сам). Я что-то хотел сказать тебе… Еще тогда, в прошлый раз… (Решительно). Давай, уедем. Убежим. Прямо сейчас. Куда глаза глядят.
Франциска (не сразу, тихо): Ты опять шутишь, дорогой…
Дон Гуан: Клянусь тебе, что нет… Смотри-ка – вон там дверь. Мы выйдем через нее, и больше нас никто и никогда не увидит. Ведь это так просто.
Франциска: Ты знаешь сам, что это невозможно.
Дон Гуан: Ничего я не знаю… Ты просто не хочешь!
Франциска: Подумай о моей матери, Гуан. И об отце.
Дон Гуан: Он тебе не отец.
Франциска: Какое это имеет значение? Подумай, что будет с ними.
Дон Гуан: Можешь не сомневаться. От горя они не умрут.
Франциска: Дорогой. Они умрут от стыда.
Дон Гуан: Какая прекрасная смерть!… Знаешь, а ведь это не самое лучшее, что можно сказать о близких людях.
Франциска: Ах, Гуан! Какой же у тебя бывает несносный язык!
Дон Гуан: Ну, и прекрасно. Если тебе не нравится мой язык, то впредь, я буду нем, как рыба.
Франциска: Ну, вот. Теперь ты сердишься.
Дон Гуан молчит.
Ты ведь не хочешь, чтобы я проплакала всю ночь?
Дон Гуан: Прости.
Франциска: Ничего страшного, дорогой. Я все понимаю.
Дон Гуан: Представь, у меня сегодня такое чувство, словно все это уже когда-то было. И этот вечер, и этот скрипач, и эти слова, которые я тебе сейчас говорю. Все как во сне.
Франциска: Я знаю. Со мной тоже такое было. Так странно. Как будто видишь чужой сон.
Дон Гуан (взяв ее руку): Франциска…
Франциска (быстро): Нет, нет, нет. (Поднимаясь). Мне пора.
Дон Гуан поднимается вслед за Франциской.
Только, пожалуйста, не провожай меня. Мне так будет спокойнее. Отец пообещал убить тебя, если увидит нас вместе.
Дон Гуан (помогая Франциске надеть шубу, ворчливо): Еще бы ему не обещать. Если он не будет обещать, то станут думать, что он уже ни на что не годен… (Тихо). Когда б ты только знала, как мне не хочется отпускать тебя сегодня!..
Франциска: Я бы осталась, если бы могла.
Дон Гуан (в сердцах, сквозь зубы): А, черт!.. (Кричит). Лепорелло!
Сбросив с лица шляпу, Лепорелловскакивает со скамейки и подбегает к Дон Гуану.
(Отведя Лепорелло в сторону). Отвезешь донну домой.
Лепорелло (еще не вполне проснувшись): К нам домой?
Дон Гуан (тихо): Болван.
Лепорелло: Понял.
Дон Гуан: Смотри у меня.
Лепорелло (надевая шляпу): Доставим в лучшем виде.
Дон Гуан (возвращаясь к Франциске): Ну, вот и все…
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.