Лили Марлен. Пьесы для чтения - [82]
Иешуа). Постой. Я, наверное, что-то не понимаю… Разве ты не иудей?
Иешуа: По-твоему, иудеи не пьют воду?
Авива (тревожно): Но ведь я самаритянка… Слышишь? Разве ты не знаешь, что это такое? Иудеи не общаются с самаритянами. Они считают их нечистыми и обходят стороной. Это знает любой ребенок.
Иешуа: Разве?.. Ну, что ж, давай проверим. (Вновь протягивая руку). Дай-ка мне сюда твой кувшин…
Авива нерешительно протягивает кувшин Иешуа. Тот неторопливо пьет. На лице женщины – растерянность и изумление. Пауза.
(Оторвавшись от кувшина). Теперь ты убедилась, что иудеи пьют воду ничуть не хуже, чем кто-нибудь еще? (Делая еще глоток и затем протягивая кувшин Авиве). Если хочешь, можешь рассказать об этом в своей деревне.
Авива (потрясена): Клянусь святым именем… Иудей пил воду из моего кувшина… Пусть отсохнет мой язык, если я не видела это своими собственными глазами… Или ты не боишься, что тебя покарают за это Небеса?
Иешуа: Думаешь, им есть, за что на меня сердиться?
Авива: А ты думаешь, нет? (Оглядываясь и понижая голос). Думаешь, твои братья-иудеи обрадуются, когда узнают, что ты пил воду из кувшина самаритянки?.. Или ты не знаешь, что люди чуют такие вещи даже на расстоянии, а потом бросаются на тебя, словно дикие звери, когда ты ожидаешь этого меньше всего? (Понизив голос). Ведь это люди. Их следует опасаться, даже если ты не сделал им ничего плохого. И уж тем более, когда тебе есть, что скрывать…
Иешуа: Похоже, ты знаешь это не с чужого голоса. (Протягивая руку). Ничего, если я сделаю еще пару глотков?
Авива (отдав Иешуа кувшин, негромко): Наверное, все это мне снится. (Зачарованно, обходя камень, на котором сидит Иешуа). Слыханное ли дело? Иудей пьет из моего кувшина… (Оказавшись позади камня, на котором сидит Иешуа, протягивает руку и хочет дотронуться до Иешуа, но не решается и опускает руку). Наверное, нас ждет что-то ужасное, если вот так просто иудей приходит и пьет воду из рук самаритянки… (Остановившись против Иешуа). Ты здесь один?
Иешуа (оторвавшись от кувшина): Нет. (Вытерев рот тыльной стороной ладони). Я пришел с другом. Он отправился в деревню, чтобы купить нам немного хлеба в дорогу.
Авива: Наверное, ты говоришь о том чернобородом, с горящими глазами и рваном плаще, которого я встретила, когда шла сюда… Об этом грубияне, похожем на разбойника, который чуть не столкнул меня с тропинки! Вот уж кто, наверное, не сделал бы и глотка из моего кувшина.
Иешуа (сделав еще один глоток): Это Миха из Йерихо. Я уже давно говорил ему, чтобы он следил за своей одеждой и почаще смотрел по сторонам, чтобы не отдавить кому-нибудь ноги. Но он почему-то думает, что если он будет хмурить брови и говорить громким голосом, то его станут считать пророком или чем-нибудь в этом роде… Надеюсь, он не причинил тебе вреда?
Авива: Только потому, что я успела вовремя отскочить в сторону. (Помедлив). Вы идете в Галилею?
Иешуа: Мы идем в Иерусалим. (Сделав еще один глоток, возвращая кувшин). Возьми. Пускай удача всегда сопутствует твоему дому.
Авива: Это как раз то, чего мне обычно не хватает. (Какое-то время стоит с кувшином в руках, молча глядя на Иешуа, затем возвращается к колодцу и, перегнувшись через край, набирает воду, одновременно глядя на Иешуа). И все-таки как же это случилось, что иудей не считает нас нечистыми?.. Или ты из тех, кто поклоняется чужим богам и не хочет знать Тору? (Доставая из колодца кувшины). Мыслимое ли это дело, чтобы иудей пил воду из рук самаритянки?
Иешуа: А разве ты сама тоже считаешь себя нечистой?
Авива: Кто? Я?.. (Негромкосмеясь, ставит кувшины в тень). Ты, наверное, решил пошутить… Ну, конечно, нет.
Иешуа: Но что же тогда получается?.. Выходит, для себя ты будешь чистой, а для иудеев нет?.. Тогда скажи мне, ради Святого, какой же ты будешь на самом деле?
Авива: Я?.. (Растеряно). Ну, конечно, я буду чистой.
Иешуа: А может, нам все-таки лучше считать, что все вещи становятся чистыми или нечистыми только потому, что так называем их мы сами?.. Ты ведь слышала про Адама, который первый начал давать имена всему, что видели его глаза?
Авива (отходя от колодца): Постой, постой, постой… Я гляжу, что язык у тебя подвешен не хуже, чем у моего дяди, который грозился перечислить имена всех ангелов, которые служат у престола Всемогущего… (Подходя ближе). Как это, мы сами? Или ты никогда не слышал, что Святой дал нам Тору, в которой сказано все, что нам надо знать про чистое и нечистое?.. Зачем же ты говоришь тогда, что ничего этого нет, раз об этом написано в нашем Писании?
Иешуа (насмешливо): Святой город!.. Видно, не напрасно говорят, что в Самарии рассуждают даже петухи… Значит, по-твоему, если Святой дал нам Тору, то будет справедливо, чтобы она была больше Него самого?.. Плохо же ты тогда думаешь про Того, без чьей воли у тебя с головы не упадет ни один волос!..
Авива: Замолчи! (Повернувшись, идет к своим кувшинам, через плечо). Не думай, что я стану слушать того кто смеется над нашим Писанием! (Неожиданно остановившись, медленно оборачивается, тихо). Постой… Как это может быть, чтобы Тора была больше самого Святого?
Иешуа: А как, по-твоему, поднесенная к глазам ладонь становится больше солнца?
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
«Человек на балконе» — первая книга казахстанского блогера Ержана Рашева. В ней он рассказывает о своем возвращении на родину после учебы и работы за границей, о безрассудной молодости, о встрече с супругой Джулианой, которой и посвящена книга. Каждый воспримет ее по-разному — кто-то узнает в герое Ержана Рашева себя, кто-то откроет другой Алматы и его жителей. Но главное, что эта книга — о нас, о нашей жизни, об ошибках, которые совершает каждый и о том, как не относиться к ним слишком серьезно.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!