Лили Марлен. Пьесы для чтения - [84]
Иешуа молчит.
(Подходя ближе). Ну, конечно. Мне надо было сразу догадаться, как только ты открыл рот… И не стыдно тебе обманывать бедных дураков и рассказывать им то, чего никогда не было и не будет?.. Только не говори мне, что ты рассказываешь им только то, что они и так знали без тебя. Да, разве стали бы эти горлопаны ходить за тобой, если бы не надеялись услышать от тебя что-нибудь новенькое?.. Уж я-то знаю их, как облупленных. Им всегда надо что-нибудь этакое, иначе они умрут от скуки или будут зевать до тех пор, пока не вывихнут себе челюсти… (Подходя еще ближе, понизив голос). Что, разве это не ты говорил им, что ты – сын Божий, который избран Всемогущим прежде, чем Он сотворил небо и землю? Или что ты тот, о котором свидетельствует Тора и все ваши пророки? Кто скоро оседлает облако и полетит вместе с ангелами, чтобы разрушить Рим?.. (Насмешливо). Еще бы им после этого не ходить за тобой, разинув рты!..
Иешуа (почти испуганно): Но я никогда не говорил им ничего подобного. (С растерянной усмешкой). Я ведь не Авраам, чтобы мне быть избранным в начале времен и не Моше, чтобы водить за собой народ. Все, что я говорил им, женщина, это то, что Царство небесное всегда рядом, ближе, чем вытянутая рука, и что все люди на этой земле – дети Божьи, для которых видеть своего Отца так же просто, как видеть обыкновенный свет, потому что Он всегда рядом…
С негромким смехом Авива садится на соседний камень.
По-твоему, это смешно?
Авива: Какая удача, что я пошла сегодня за водою чуть раньше, чем обычно. Кто бы еще насмешил меня так, как ты… (Негромко смеясь). Представляю себе эту толпу сыновей и дочерей божьих, у которых на уме только одно, – как бы украсть где-нибудь пару лепешек и найти себе местечко в тени, чтобы поспать. (Смеется, затем сердито). Этих лентяев, которые пойдут за любым, кто станет рассказывать им сказки и небылицы и которые готовы слушать любые нелепости только бы не работать! (Неожиданно зло, сквозь зубы). Этих болтунов, которые готовы молоть языком с утра и до вечера, лишь бы им не носить воду, не месить глину, не собирать виноград. (Кричит, вскочив с камня). Этих трусов, которые согласны терпеть любые унижения, вместо того, чтобы взять в руки меч, кол или камень, чтобы… чтобы… (Смолкает, подняв руку, словно держа в ней невидимый меч, затем медленно опускает ее и садится на камень).
Небольшая пауза. Иешуа молча смотрит на Авиву.
(Глухо). Только не вздумай сказать, что эти лентяи и трусы мои братья и сестры… Говорят, ты всех их так называешь. Братец мытарь и сестрица шлюха… Думаешь, они станут от этого меньше воровать и бездельничать?.. (Негромко и зло смеется, глядя на Иешуа). Или ты надеешься, что они исправятся, насмотревшись на твои чудеса?.. Ну-ка, ну-ка… Соседка рассказывала мне, что ты хвалился, что умеешь превращать воду в вино, и даже можешь заставить овец блеять по-человечьи… Может, ты и мне покажешь что-нибудь интересное?
Иешуа: Заставить овец блеять по-человечьи?.. Святое Подножье!.. Неужели они действительно это говорили?
Авива: Клянусь тебе святой горой… Соседка слышала это от одного из твоих оборванцев. (Насмешливо). Ну что?.. Может, заставишь кого-нибудь поблеять по-человечьи, чтобы мы убедились в твоей силе?.. Или, может, хочешь превратить эту воду в вино?.. Мне кажется, это было бы тоже неплохо. Представляю, какие лица были бы у моих соседок, когда они пришли бы за водой.
Иешуа: Мне кажется, на свете найдутся чудеса получше… (Не совсем уверенно). Если хочешь, я, конечно, мог бы показать тебе кое-что. (Подходя к камню, на котором сидит Авива).
Авива: Хочешь превратить меня в овцу?
Иешуа: Нет, нет, что ты…
Авива: Тогда, может быть, хочешь попросить для меня у Святого новую одежду?
Иешуа: Гораздо лучше. Но только для этого тебе надо будет закрыть глаза.
Авива: Зачем?
Иешуа: Просто закрой и ни о чем не спрашивай…
Авива: Надеюсь, у тебя в голове нет ничего такого, проповедник… (Закрывает глаза ладонями).
Иешуа (негромко): А теперь посмотри на эту тьму, которая окружила и тебя, и весь мир… На эту ночь, которая пришла и накрыла своими крыльями всю землю… Разве не похожа эта тьма на ту, которая царила в мире до того, как Всемогущий повелел быть свету, когда еще не было ни Солнца, ни Луны, а только этот мрак, в котором не мерцала тогда ни одна звезда?..
Небольшая пауза.
Видишь, как она подступила к тебе, эта тьма, которая не знает ни солнечного света, ни лунного сияния, ни весенней зелени, ни белой пены у побережья Великого моря… (Требовательно). А теперь открой глаза и смотри!
Опустив руки, Авива открывает глаза. Короткая пауза.
(Негромко). Видишь?.. Стоило тебе открыть глаза, как к тебе вернулись и это голубое небо, и этот свет, и этот простор… Слышишь, как они говорят с тобой?.. Ну, разве это не чудо, что ты стоишь здесь и видишь эту дорогу, и эти деревья, и эти камни, и этот старый колодец, который помнит еще Якова, – все эти чудеса, которые пришли, чтобы радовать тебя и радоваться вместе с тобой?.. Видишь?
Авива (негромко): Ну, я же говорила, что ты просто обманщик. (Медленно поднявшись с камня). Обыкновенный обманщик, каких много ходит по дорогам Самарии и Иудеи… (
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!