Лили Марлен. Пьесы для чтения - [81]
Франциска (протягивая Гуану руку): Ну, вот и все.
Дон Гуан: До свидания, благородная донна. (Целует ей руку).
Франциска: До свидания, благородный дон.
Дон Гуан: Надеюсь, я ничем вас не огорчил сегодня?
Франциска: Все было просто замечательно. (Поворачивается, чтобы уйти). Приятных сновидений, благородный дон.
Дон Гуан: Приятных сновидений, благородная донна. (Подходя к Франциске, тихо). А может быть, передумаешь?
Франциска: Мы поговорим об этом в следующий раз. (Идет к двери).
Дон Гуан: В следующий раз… (Вдогонку уходящей Франциски). Идет! Но только без обмана!.. Не забудь! В следующий раз!..
Повернувшись на пороге к Дон Гуануи махнув ему на прощание рукой, Франциска исчезает вместе с Лепорелло. Вернувшись за столик, Дон Гуан некоторое время сидит неподвижно, глядя на закрывшуюся за Франциской дверь, словно ожидая, что она вернется, затем наливает себе вина и одним махом выпивает весь стакан.
Пауза.
(Подняв голову и оглядевшись. Старому Скрипачу, который только что кончил играть какую-то мелодию). Эй, старик… Подойди сюда.
Скрипач (подойдя к столику Дон Гуана): Ваша милость?
Дон Гуан: Ты играешь Моцарта?.. Сыграй-ка мне «Немецкий танец». До мажор и все такое. (Напевает).
Скрипач: Э, ваша милость, это мне сейчас не по силам. Но если бы вы зашли в следующий раз, то я бы попробовал разучить его к удовольствию вашей милости… Главное – раздобыть ноты. А уж с нотами это будет проще простого… Вы говорите, «до мажор»?
Дон Гуан: Да. (Напевает). Нет, не то. (Напевает). Опять не то… (Скрипачу). В следующий раз, уж будь любезен.
Скрипач: Я вижу, ваша милость понимает толк в хорошей музыке.
Дон Гуан (напевая, разливает вино в пустой стакан Франциски, а затем в свой): Да, и в плохой тоже. (Подвигая Скрипачу стакан). Выпьем, старик. За следующий раз. А, заодно, и за Моцарта.
Скрипач: Покорнейше благодарю. (Берет стакан).
Дон Гуан: За следующий раз!
Скрипач: Будьте здоровы, ваша милость.
Дон Гуан: За Моцарта!
Пьют. Короткая пауза.
Я почему-то сегодня чертовски счастлив, старик… Нет, нет. Совсем не так, как бывает счастлив влюбленный юнец, сорвавший свой первый поцелуй, или как бедняк, раздобывший себе пропитание, а так, знаешь, как бывает счастлив человек, отправляясь в далекое и опасное путешествие… (Задумчиво). Представь-ка, вещи уже уложены, и кучер только и ждет знака, чтобы тронуться в путь, а ты все еще стоишь, глядя в последний раз на дом, где прошло твое детство, и куда, скорее всего, ты уже никогда не вернешься… (Разливая остатки вина). Мне кажется, мы с тобой уже когда-то встречались.
Скрипач: Навряд ли, ваша милость. Я ведь играю здесь только третий день.
Дон Гуан: Отчего же мне так знакомо твое лицо? (Поднимая стакан). Ну, что, милый? Еще раз за Моцарта?
Скрипач (поднимая стакан): За Моцарта, коли так угодно вашей милости.
Дон Гуан: И, обязательно, за следующий раз!
Скрипач: За следующий раз, сударь. Дай Бог, чтобы не последняя.
Дон Гуан (тихо, почти про себя): За следующий раз!.. (Медленно пьет).
Поставив стакан на стол, Скрипач берет скрипку и начинает играть. Одна за другой свободное пространство между столиками заполняют танцующие пары. Сцена медленно погружается в темноту.
Занавес
Колодец
Пьеса в одном действии
Действующие лица:
Иешуа из Назарета
Авива, самаритянка
Колодец, сложенный из грубых, слегка обтесанных камней. Несколько больших камней вокруг. Два или три корявых деревца, дающих небольшую тень. В этой тени, на небольшом плоском камне, сидит Иешуа. Его глаза закрыты, он молится или дремлет. Так он сидит до тех пор, пока возле колодца не появляется Авива, молодая женщина, чуть за тридцать. В ее руках – два пустых кувшина. Время от времени, искоса поглядывая на сидящего, она набирает воду сначала в один кувшин, затем в другой. Открыв глаза, Иешуа молча наблюдает за ней.
Иешуа (дождавшись, когда Авива наполнит второй кувшин): Пожалуйста, дай мне немного твоей воды, женщина.
Быстро повернувшись, Авива молча смотрит на Иешуа. Она явно в замешательстве. Короткая пауза.
Всего только несколько глотков.
Авива (недоверчиво): Хочешь, чтобы я дала тебе воду из моего кувшина?
Иешуа протягивает к ней руку.
И ты, правда, станешь из него пить?
Иешуа: И надеюсь, с удовольствием.
Авива: Воду из моего кувшина? (Смеется) Послушай, а ты случайно, не сошел с ума? (Подходя ближе). Только сумасшедший может просить у меня воду. Или тебя ослепило солнце?.. Разве ты не видишь, что я самаритянка?
Иешуа: А какое мне до этого дело, женщина?.. Я ведь только попросил тебя дать мне глоток воды, вот и все. Или ты боишься за свой кувшин?.. Так я его не съем.
Авива (делая еще один шаг к Иешуа): Нет, наверное, ты все-таки сумасшедший… (Осторожно) Ничего, если я подойду еще ближе? (Осторожно делает еще один шаг) Ты ведь не будешь плеваться и швырять в меня камнями?.. (С опаской делая еще шаг) А если еще ближе?
Иешуа молчит. Короткая пауза.
(Останавливаясь совсем близко от Иешуа, негромко). Ты все еще хочешь, чтобы я дала тебе воды?
Иешуа вновь молча протягивает руку.
Ну, я же говорила, что ты сумасшедший. (Резко). На. (Быстро протягивает Иешуа кувшин, но как только он хочет взять его, так же быстро отступает назад, растерянно глядя на
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.