Лили Марлен. Пьесы для чтения - [78]
Я угадал?
Остановившись у окна, Тень медленно поворачивает веер белой стороной. Слегка покачивая веером, она молча смотрит на Дон Гуана. Пауза.
(Негромко). Не правда ли? (Посмеиваясь). Ну, что за молодец!.. (Серьезно). Впрочем, это было совсем не трудно… Ваше молчание. Вы молчите так, словно все уже сказано. Понимаете? Совсем все. Да, ведь, наверное, так и должно быть?.. Было бы нелепо, если бы Смерть хихикала и болтала глупости, словно молоденькая гимназистка… Нет, она должна приходить молча, чтобы заставить тебя проглотить твой собственный язык и позабыть все слова… (Посмеиваясь). Открываешь рот и вдруг понимаешь, что слова кончились и проку от них не больше, чем от прошлогодней листвы. И тогда остается только шагнуть вслед за ней, не оглядываясь и не загадывая, что ждет тебя впереди. (Глухо). Прыгнуть, не разбирая дороги. Словно кузнечик, который никогда не знает, где он приземлится в следующий раз… (Смолкает).
Тень скользит по сцене. Короткая пауза.
(Негромко). И все же я готов поклясться, что слышу ваш голос. Он так тих, как будто доносится из другого мира… (Внезапно, с мольбой). Ну, скажите же хоть что-нибудь!
Тень молчит. Пауза.
Нет?.. В самом деле, совсем ничего?..
Короткая пауза.
(Почти без выражения). Тогда, наверно, время собираться?.. (С трудом поднимается с кресла, держась за стол).
Короткая пауза.
(Вытирая ладонью выступивший на лбу пот). Считайте, донна, что я уже готов… Ну, что? Куда мы теперь?
Тень останавливается рядом с Дон Гуаном. Теперь ее веер повернут черной стороной.
(Негромко рассмеявшись). Ах, простите меня!.. Что, в самом деле, за нелепый вопрос!.. В конце концов, не все ли нам равно, куда уводит смерть?.. Да, хоть куда! Куда важнее, что она уводит нас отсюда…
Теньпродолжает молча смотреть на Дон Гуана. Короткая пауза.
(Спохватившись). Что-то не так?.. (Задумчиво). Погодите, – мне кажется, я знаю… (Уверенно). Ну, так и есть. Ах, я старый дурак! Ведь у смерти должно быть имя! Не правда ли, сударыня? Не бывает вообще какой-то смерти. В конце концов, это противоречило бы самой обыкновенной справедливости… (Глухо). Во всяком случае, я бы, например, не хотел, чтобы моя смерть занималась кем-нибудь еще, кроме меня…
Тень поворачивает веер противоположной, белой стороной. Дон Гуан не отрываясь, смотрит на Тень. Напряженная пауза.
(Тихо). Клянусь своим спасеньем, сударыня, я буду несказанно рад услышать ваше имя…
Теньмолчит.Пауза.
(Напряженно, с едва угадываемой мольбой). Всего лишь имя, донна…
Тень молча смотрит на Дон Гуан а. Пауза.
(Едва слышно). Имя…
Пауза.
Нет?.. (Негромко). Ну, что ж… (Помедлив, твердо). Тогда, боюсь, что мне придется дать вам его самому, донна. (Совсем тихо). Отнять у человека право на единственное, чем он еще владеет, – ведь это, пожалуй, было бы уже слишком…
Теньмолчит.
Так, значит, нет? (После небольшой паузы, глухо). Тогда, я назову тебя Франциской.
В то время как Дон Гуан и Теньмолча смотрят друг на друга, вновь налетевший ветер раздувает шторы и заставляет звенеть стекла в книжных шкафах. Вновь в дальних комнатах хлопают двери.
(Оглянувшись). О, Господи!..
Вспыхнув, гаснут свечи, и сцена погружается во мрак. Освещенными остаются только фигуры Дон Гуана и Тени. Короткая пауза.
(Хрипло). Так это ты?.. Ты?.. Да или нет?.. Ответь же, ради Бога… (Осторожно протягивая руку, пытаясь дотронуться до плеча Тени, тревожно). Или передо мной только Смерть, которая приняла твой облик, чтобы пошутить надо мной напоследок?..
Короткая пауза.
(Не отводя взгляда от Тени, с тоской). Неужели же только Смерть, нарядившаяся в одежды прошлого?.. Или прошлое, не желающее принимать в расчет даже смерть?.. (Почти жалобно). Ах, как узнать! (С неожиданной страстью). Да, не так, как мы знаем здесь, но чтобы не осталось уже никаких сомнений, чтобы «да» значило бы только «да», а «нет» – «нет»!.. (С мольбой). Да, не молчи же!
Закрыв лицо веером, Тень молча смотрит на Дон Гуана. Пауза, в продолжение которой Дон Гуану удается справиться со своими чувствами.
(Спокойно). Ты, кажется, смеешься? Надо мною?.. (С мрачной усмешкой). Наверное, думаешь, что я стал чересчур осторожен? Не то, что прежде?.. Взвешиваю все «за» и «против»? Да? Боюсь не прогадать? Обдумываю каждый шаг? Живу с оглядкой на обстоятельства?..
Теньмедленно отходит от Дон Гуана и идет по сцене. Короткая пауза.
(Почти грубо). Ну, что ж, давай. Веди меня, куда тебе велели. Чего же ты ждешь?.. Покажи мне ту дверь, через порог которой я должен переступить. Подведи меня к самому краю, за которым начинается то, что не имеет имени, – вот тогда и посмотрим, так ли осторожен стал Гуан! Будет ли он оглядываться и цепляться за эту жизнь или пойдет за тобой, не задавая лишних вопросов? Словно солдат, которому пришло время идти на штурм вражеской крепости?.. (Смолкает, словно прислушиваясь к чему-то).
Теньповорачивает веер черной стороной. Короткая пауза.
(Быстро, как будто отвечая на слышимую только ему одному реплику). Вот как?.. Так для тебя это не новость?.. Хочешь, наверное, сказать, что не терять присутствия духа перед лицом смерти – не такая уж и редкая вещь на земле? Что многие способны на это, даже не моргнув глазом?.. (
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.