Лили Марлен. Пьесы для чтения - [74]
). А, кстати, слышал, что болтают про нас с тобою в городе?
Короткая пауза.
Не притворяйся, – вижу, что слыхал. Недаром говорят, что от мертвых нельзя утаить ничего. Они знают все, вот только почему-то молчат, как рыбы… (Грозит статуе пальцем, насмешливо). Хорош приятель, нечего сказать, – взял, да и утащил прямо в адское пекло, разбойник! Набросился на бедного Гуана, как кот на мышь!.. Смотри у меня!.. (Медленно открывает калитку, остановившись на пороге и вновь обернувшись к статуе Командора, негромко). Когда б ты знал, приятель, как я рад, что ты стоишь здесь, рядом с моей Франциской. Так, словно оберегаешь ее покой и отгоняешь от нее недобрые сновидения… И впредь, прошу тебя, не оставляй ее своей заботой… (Сняв шляпу, раскланивается со статуей, после чего, с непокрытой головой, заходит за ограду. Какое-то время стоит молча, затем смахивает с надгробья опавшие листья и садится на скамейку внутри ограды).
Пауза.
(Тихо). Это я, Франциска… Здравствуй.
В одной из аллей появляется Лепорелло. В его руках закрытый черный зонт. Он осторожно крадется, стараясь не шуметь. Иногда он останавливается и прислушивается. Заметив Дон Гуана, быстро прячется за деревьями. Долгая пауза.
(Словно продолжая вслух неслышный для зрителя разговор, негромко). Ах, нет же, нет. Не говори мне так. Зачем же нам опять спорить?.. Ты спорила со мной уже однажды. И что теперь?..
Короткая пауза.
Вот если бы я мог сказать: вернись, мы все начнем сначала… Пролаять, проорать, пропеть, чтоб прослезились ангелы, чтоб камни залились слезами, чтобы Луна рыдала в небесах над бедными Гуаном и Франциской… Вот только у кого есть такие силы? И кто настолько безумен, чтобы отважиться приказывать времени? (Бормочет). Нет, нет, Франциска. Все намного проще… (Смолкает, опустив голову).
Долгая пауза.
О, Господи, Франциска, это слишком!.. Благословить случившееся?.. Полно… Благодарить судьбу? За что?.. За то, что мы с тобою поделили одну смерть на двоих? За три неполных месяца безумных встреч и сладких расставаний? За право стать другим?.. (С горькой усмешкой). Конечно, между Сциллой и Харибдой любой бы стал другим, коль прежде не сойдет с ума от собственного крика!.. (Помолчав, негромко). Что толку спорить? Нет, Франциска, нет… (Без выражения). Послушай же меня… Здесь нет надежды – только ожиданье. Глухое, словно ночь. Тяжелое, как камень. Не знающее сна. Наполнившее ночь своим безмолвным криком. Бесчувственное ко всему другому, что не оно само, умеющее только ждать, без страха, без надежды, от дня к другому дню, от года к году… Все остальное – только лишь слова. Одни только слова. Пока мы молоды, они нам заменяют жизнь, но стоит им опасть, как этим листьям, как мы оказываемся перед стеной, по сравнению с которой все прочие стены – просто пустяк. Смешно сказать, но мы даже не знаем ее имени, хотя она легла между нами и нашей слабостью. Между нашей жизнью и нашим бессилием распоряжаться ей… О, Господи! (Помолчав, глухо). Вот уже пятнадцать лет я знаю это так же хорошо, как таблицу умножения. (Смолкает).
Короткая пауза.
(Без выражения). И вот мы здесь, совсем рядом, по разные стороны этой стены, из-за которой, правда, еще доносится твой голос… (Тихо). Он с каждым годом все глуше, Франциска. (Смолкает, опустив голову).
Пауза, в продолжение которой из боковой аллеи появляется закутанная в плащ фигура Незнакомца. Это еще совсем молодой человек. Под его плащом угадывается шпага. Заметив Дон Гуана, он останавливается и бесшумно обнажает шпагу. Затем медленно подходит к ограде, за которой сидит Дон Гуан и решительно стучит по ее прутьям эфесом шпаги.
Дон Гуан (поднимая голову, глухо): Что вам угодно, сударь?
Незнакомец (поднимая вверх шпагу): Спроси-ка лучше у нее… Разве не видишь?.. (Стучит по ограде). Отправить тебя в преисподнюю. Свершить волю небес. Избавить от тебя землю… Выбирай, что тебе больше по вкусу.
Дон Гуан (холодно): Боюсь, вы опознались. Я вас не знаю.
Незнакомец: Довольно и того, что я тебя знаю. Ты – Гуан. Безбожник и сумасшедший. Доставай свою шпагу и выходи!
Дон Гуан: Вот теперь, сударь, я вижу, что вы пришли сюда с серьезными намерениями. (Поднявшись, надевает шляпу). И все-таки, когда-то, прежде чем размахивать шпагой, было принято называть свое имя. (Выходя из-за ограды). Теперь, верно, времена переменились?
Незнакомец (отступая, выставив перед собой шпагу): Ты хочешь имя? (Кричит). Это имя – смерть!
Дон Гуан: В таком смешном обличии?.. Да, полно.
Незнакомец: Шпагу! Шпагу!
Дон Гуан (приложив палец к губам): Тш-ш… Потише, а не то разбудишь мертвых… (Делая шаг к Незнакомцу). Так чем я досадил тебе, сынок?
Незнакомец (отступая, кричит, указывая шпагой на небо): Не мне!.. Ему!
Дон Гуан (бросив взгляд на небо): Да, ты еще шутник, в придачу?.. Но запах твоих шуток мне, кажется, довольно знаком… Попробую-ка угадать. Постой, постой… (Идет по сцене, пристально разглядывая незнакомца и не обращая внимания на направленный на него клинок). Ты, во всяком случае, не дворянин и никогда не обучался настоящему искусству владеть шпагой… Какой-нибудь писарь или регистратор… А может, семинарист? (
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Петер Хениш (р. 1943) — австрийский писатель, историк и психолог, один из создателей литературного журнала «Веспеннест» (1969). С 1975 г. основатель, певец и автор текстов нескольких музыкальных групп. Автор полутора десятков книг, на русском языке издается впервые.Роман «Маленькая фигурка моего отца» (1975), в основе которого подлинная история отца писателя, знаменитого фоторепортера Третьего рейха, — книга о том, что мы выбираем и чего не можем выбирать, об искусстве и ремесле, о судьбе художника и маленького человека в водовороте истории XX века.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!
Эта история с нотками доброго юмора и намеком на волшебство написана от лица десятиклассника. Коле шестнадцать и это его последние школьные каникулы. Пора взрослеть, стать серьезнее, найти работу на лето и научиться, наконец, отличать фантазии от реальной жизни. С последним пунктом сложнее всего. Лучший друг со своими вечными выдумками не дает заскучать. И главное: нужно понять, откуда взялась эта несносная Машенька с леденцами на липкой ладошке и сладким запахом духов.
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.