Лили Марлен. Пьесы для чтения - [27]
Все свои серебряные гребни и все браслеты.
Остановившись на середине лестнице, Фрау Дитрих тяжело опускается на ступеньки.
Все свои платья и ленты… Все, что ты только захочешь.
Фрау Дитрих (устало): Сказать тебе по правде, дочка, мне тоже все это уже порядком надоело… Каждый раз, одно и то же, одно и то же… Скалить зубы, нашептывать на ухо какие-то ужасы, а в ответ выслушивать все эти бесконечные крики, стоны, сомнительные предложения. А ведь играть-то надо в полную силу, чтобы зритель тебе верил, – да, что там зритель, дочка! Чтобы ты сама верила в то, что произносит твой язык и что делают твои руки… (Поднимаясь на ноги, негромко). Помнишь, как звенели серебряные колокольчики на твоей колыбельке? Динь-динь-динь… Маленькие, веселые колокольчики… Иди, доченька, помоги мне спуститься.
Эвридика: Нет! (Бросается наверх по правой лестнице. Добежав почти до конца, внезапно останавливается, упершись взглядом в загораживающую ей дорогу одну из Эриний).
Пауза. Какое-то время Эвридика и Эриния молча смотрит друг на друга. Виновато улыбаясь, Эриния пожимает плечами. Повернувшись, Эвридика медленно спускается на две ступеньки и садится.
Фрау Дитрих (стоя на соседней лестнице): Ну, посмотри на меня, дочка. Всего-то дела, – умереть. Умрешь и вместе с тобой умрут и звезды, и птицы, и шум дождя. Мигрень, сыпь, круги под глазами. Любопытные соседи, грязная посуда, недосоленный суп, недоваренные овощи, подгоревшее мясо, умрет скисшее молоко и толкучка в общественном транспорте, кашель, насморк, грязь под ногтями, морщины, страх перед завтрашним днем, умрут миллионы дураков и дур, недостиранное белье, головная боль, тревога, воспоминания, заботы, умрет глупость, самодовольство, косые взгляды, реклама стиральных порошков и средств от перхоти, пустая болтовня, зависть, неуверенность, зубные врачи, обиды, телефонные звонки – все то, что делает человеческую жизнь похожей на Ад. (Медленно спускаясь). Да ведь, между нами говоря, доченька, никакого другого Ада, кроме этого, пожалуй, и нет. Так не лучше ли оставить его тем, кто смотрит вокруг себя оловянными глазами и слышит только то, что мелет его пустой язык?.. (Останавливается).
Короткая пауза. Эвридика поднимается и неуверенно делает несколько шагов вниз по лестнице. В продолжение следующего монолога Фрау Дитрих, она медленно, ступенька за ступенькой, пока не оказывается внизу.
Да, да, милая… Стоит только сделать один маленький шажок, как никто уже не будет тебе мешать, надоедать, давать советы, подсказывать, огорчать, выводить из себя, никому и в голову не придет тебя поучать или ждать от тебя того, что ты не можешь дать. Ничто не заставит твое сердце биться сильнее или замирать от ужаса… Знаешь, доченька, люди боятся смерти, потому что они привыкли быть послушными рабами, так что они даже и не подозревают, какую власть она им дает… (Делая еще несколько шагов вниз). О, если бы ты только знала, доченька, что это за власть! Уж поверь мне, старой. Она слаще меда и вкуснее глотка холодной воды в жаркий день. Власть над всей землей, над всем миром, над самой последней травинкой и над самой далекой звездочкой, которую может разглядеть глаз в ясную августовскую ночь. (Понизив голос). Знаешь, я, конечно, в точности не могу сказать, но, может быть, она простирается даже на самого всемогущего Творца… Кто знает, доченька?.. Ведь когда у человека уже ничего не осталось, когда у него нет даже самого себя, то кого же ему тогда, скажи на милость, бояться и от чего зависеть? (Медленно спускается).
Короткая пауза.
Эвридика (спустившись с последней ступеньки): Ты говоришь так убедительно, что я тебе почти верю.
Фрау Дитрих: Это потому, что я говорю тебе правду, дочка. Подумай, что бы это был за мир, где лгала бы даже смерть?.. Нет, нет, милая, смерть всегда говорит только правду… (Спустившись с последней ступеньки). Пойдем, девочка. Пора.
Эвридика (глухо): А как же твои зрители, кормилица?
Фрау Дитрих (подходя): У смерти всегда только один зритель, дочка. И только ради него-то она хлопочет и выбивается из сил… (Подходя). Дай-ка мне свою руку… Вот так. Вот так. (Взяв Эвридику за руку, медленно ведет ее за собой). Мы пойдем медленно, не спеша, потому что там, куда мы отправляемся, нас никто не ждет, и никто не станет ругать нас, если мы опоздаем или придем не вовремя…
Короткая пауза. Фрау Дитрих медленно ведет Эвридику в сторону посудомоечной.
Эвридика (неожиданно остановившись, пытаясь вырваться): Еще одну минутку! Всего только одну минутку, кормилица!
Фрау Дитрих (не отпуская): Тише, тише, ягодка моя.
Эвридика: Только одну минутку!
Фрау Дитрих: У тебя скоро будет целая Вечность, доченька. Целая Вечность, со всеми ее чудесами, без конца и края. (Тихо смеется и тянет Эвридику за собой). Она похожа на море. Такая же тихая, такая же бездонная… Ах, если бы ты только знала, доченька… (Скрывается вместе с Эвридикой в посудомоечной).
Долгая пауза, в продолжение которой на сцене один за другим молча появляются почти все остальные действующие лица, кроме Профессора и Рейхсканцлера. Сначала на балконе появляются Эринии; прислушиваясь, они заглядывают вниз, затем осторожно спускаются в зал. За ними появляются
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Главная героиня романа ожидает утверждения в новой высокой должности – председателя областного комитета по образованию. Вполне предсказуемо её пытаются шантажировать. Когда Алла узнаёт, что полузабытый пикантный эпизод из давнего прошлого грозит крахом её карьеры, она решается открыть любимому мужчине секрет, подвергающий риску их отношения. Терзаясь сомнениями и муками ревности, Александр всё же спешит ей на помощь, ещё не зная, к чему это приведёт. Проза Вениамина Агеева – для тех, кто любит погружаться в исследование природы чувств и событий.
Героиня романа мечтала в детстве о профессии «распутницы узлов». Повзрослев, она стала писательницей, альтер эго автора, и её творческий метод – запутать читателя в петли новаторского стиля, ведущего в лабиринты смыслов и позволяющие читателю самостоятельно и подсознательно обежать все речевые ходы. Очень скоро замечаешь, что этот сбивчивый клубок эпизодов, мыслей и чувств, в котором дочь своей матери через запятую превращается в мать своего сына, полуостров Крым своими очертаниями налагается на Швейцарию, ласкаясь с нею кончиками мысов, а политические превращения оборачиваются в блюда воображаемого ресторана Russkost, – самый адекватный способ рассказать о севастопольском детстве нынешней сотрудницы Цюрихского университета. В десять лет – в 90-е годы – родители увезли её в Германию из Крыма, где стало невыносимо тяжело, но увезли из счастливого дворового детства, тоска по которому не проходит. Татьяна Хофман не называет предмет напрямую, а проводит несколько касательных к невидимой окружности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своём произведении автор исследует экономические, политические, религиозные и философские предпосылки, предшествующие Чернобыльской катастрофе и описывает самые суровые дни ликвидации её последствий. Автор утверждает, что именно взрыв на Чернобыльской АЭС потряс до основания некогда могучую империю и тем привёл к её разрушению. В романе описывается психология простых людей, которые ценою своих жизней отстояли жизнь на нашей планете. В своих исследованиях автору удалось заглянуть за границы жизни и разума, и он с присущим ему чувством юмора пишет о действительно ужаснейших вещах.
В своей чердачной студии в Пензансе умирает больная маниакальной депрессией художница Рэйчел Келли. После смерти, вместе с ее гениальными картинами, остается ее темное прошлое, которое хранит секреты, на разгадку которых потребуются месяцы. Вся семья собирается вместе и каждый ищет ответы, размышляют о жизни, сформированной загадочной Рэйчел — как творца, жены и матери — и о неоднозначном наследии, которое она оставляет им, о таланте, мучениях и любви. Каждая глава начинается с заметок из воображаемой посмертной выставки работ Рэйчел.
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…