Лили Марлен. Пьесы для чтения - [28]
Правила, и сразу вслед за этим Вергилий подкатывает к краю лестничной площадке коляску Отца. Правила помогают ему спустить коляску в зал. Собравшиеся перешептываются, время от времени поглядывая на дверь посудомоечной. Неожиданно тишину нарушают глухие рыдания Отца.
Одно из Правил (почти не скрывая раздражения): Нельзя ли немного потише?..
Вергилий (успокаивающе потрепав Отца по плечу): Ну, будет вам, господин лауреат. Будет вам…
Между тем, из комнаты Эвридики появляется Орфей. Он медленно подходит к перилам балкона, какое-то время стоит молча глядя вниз, затем также медленно спускается по левой лестнице. Останавливается, задержавшись на последней ступеньке. Пауза.
Отец (сдавленно): Мои соболезнования, сынок… Видишь, как все нескладно… (Глухо рыдает, закрыв лицо руками).
Первая Эриния: Наши соболезнования, господин музыкант.
Первое Правило: Наши соболезнования, господин Орфей.
Орфей медленно опускается на ступеньки, и, почти сразу, из посудомоечной появляется Фрау Дитрих. Все присутствующие замирают, повернув головы в ее сторону. Ни на кого не глядя, Фрау Дитрих медленно идет к правой лестнице, затем с большим трудом начинает подниматься по ее ступенькам. Несколько раз, тяжело дыша, она останавливается и отдыхает. Все присутствующие смотрят на нее, но никто не двигается с места, чтобы предложить ей свою помощь. Наконец, добравшись до балкона, Фрау Дитрих, обернувшись, несколько мгновений смотрит на стоящих внизу, затем медленно скрывается в своей комнате. Долгая пауза, которая заканчивается появлением Профессора и Рейхсканцлера. На их рукавах уже надеты широкие траурные повязки.
Профессор (негромко): Какая торжественная обстановка. Так прямо и хочется запеть какую-нибудь Марсельезу. (Молча обращаясь к одной из Эриний, вопросительно указывает пальцем на дверь посудомоечной).
Эриния (тихо): Да, господин профессор.
Профессор (Рейхсканцлеру): Раздайте, пожалуйста, всем повязки, господин Рейхсканцлер. (Сквозь зубы). Время, время…
Рейхсканцлер (подходя один за другим к присутствующим и протягивая им траурные повязки): Пожалуйста, господа, возьмите… Пожалуйста… Сделайте милость… Пожалуйста… Господин лауреат… Пожалуйста, возьмите.
Находящиеся на сцене завязывают друг другу повязки. Небольшая пауза.
Профессор (не дожидаясь пока все наденут повязки, Правилам): А вы что стоите, дармоеды?.. Забыли, что делать дальше?
Отец глухо рыдает. Первое и ВтороеПравила поспешно исчезают в посудомоечной.
(Отцу, вполголоса). Успокойтесь, господин лауреат, успокойтесь… Успокойтесь, а не то мне придется выставить вас за дверь.
Правила выкатывают из посудомоечной каталку, на которой покоится закрытое простыней тело Эвридики. Подчиняясь молчаливому указанию Профессора, они оставляют каталку посредине зала и отходят в сторону.
(Подходя к каталке, негромко): Ну, вот. Как видите, пьеса продолжается и все идет, как надо… (Оглядев присутствующих, сердито). У вас такие постные лица, как будто вы ждали что-нибудь другого. (Отбросив с лица Эвридики край закрывающей ее простыни, задумчиво, глядя в ее лицо). В конце концов, это всего только смерть… Всего только смерть и ничего больше. В посудомоечной, среди грязной посуды, между остатками овощного салата и жареной картошки… Ах, если бы она только могла видеть!
Отецтихо всхлипывает.
(Холодно). Я ведь, кажется, сказал, что это всего только смерть, господин лауреат… Сердце не бьется. Челюсть отвисла. Зрачки не реагируют на свет. Кожные покровы сереют, конечности холодеют и теряют гибкость. (Вновь набросив на лицо Эвридики край простыни, Правилам). Ну-ка, дармоеды, скажите-ка нам что-нибудь отвечающее случаю… Да, смелее, черт вас возьми, смелее!
Первое Правило (откашлявшись, нерешительно): Все люди смертны.
Профессор: В самом деле?.. Какая хорошая новость!.. (Рейхсканцлеру). Вы слышали?.. (Правилам). Ну-ка, ну-ка, повтори-ка нам ее еще раз.
Первое Правило: Все люди смертны.
Профессор: Мне кажется, это звучит даже несколько мажорно… Что-нибудь еще?
Второе Правило: Смерть неизбежна.
Четвертое Правило: Memento mori.
Профессор (передразнивая): Memento mori. (Рейхсканцлеру). Слышали?.. Memento mori. (Презрительно смеется). Звучит, как приглашение в дешевый ресторан.
Рейхсканцлер смеется вместе с ним.
(Правилам). Больше ничего?
Правила подавлено молчат.
(К присутствующим). Тогда, может быть, кто-нибудь еще?.. Ну, смелее, смелее, господа… В конце концов, кроме всего прочего, смерть это еще всегда хороший повод поострить, поболтать, позубоскалить, показать себя с лучшей стороны, благо, что это, как правило, не стоит ни пфеннига…
Пока он говорит, Орфей поднимается со ступенек.
(Тихо). Так, так… Господин солдат… Явление сто какое-то, душераздирающее… (Окружающим). Отойдите, господа, не мешайте…
Правила и Эринии медленно отступают в полумрак. Орфей медленно подходит к каталке с телом Эвридики. Пауза.
Орфей (приподняв конец закрывающей ее лицо простыню, негромко): Ну, что? Доигралась?.. Получила, что хотела?.. Или ты думала, что все это только шутки? Что все это сойдет тебе с рук? Дура… Ах, какая же ты все-таки дура. (Кричит). Дура! Дура! Дура! (
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.
"По согласному мнению и новых и древних теологов Бога нельзя принудить. Например, Его нельзя принудить услышать наши жалобы и мольбы, тем более, ответить на них…Но разве сущность населяющих Аид, Шеол или Кум теней не суть только плач, только жалоба, только похожая на порыв осеннего ветра мольба? Чем же еще заняты они, эти тени, как ни тем, чтобы принудить Бога услышать их и им ответить? Конечно, они не хуже нас знают, что Бога принудить нельзя. Но не вся ли Вечность у них в запасе?"Константин Поповский "Фрагменты и мелодии".
Героиня романа мечтала в детстве о профессии «распутницы узлов». Повзрослев, она стала писательницей, альтер эго автора, и её творческий метод – запутать читателя в петли новаторского стиля, ведущего в лабиринты смыслов и позволяющие читателю самостоятельно и подсознательно обежать все речевые ходы. Очень скоро замечаешь, что этот сбивчивый клубок эпизодов, мыслей и чувств, в котором дочь своей матери через запятую превращается в мать своего сына, полуостров Крым своими очертаниями налагается на Швейцарию, ласкаясь с нею кончиками мысов, а политические превращения оборачиваются в блюда воображаемого ресторана Russkost, – самый адекватный способ рассказать о севастопольском детстве нынешней сотрудницы Цюрихского университета. В десять лет – в 90-е годы – родители увезли её в Германию из Крыма, где стало невыносимо тяжело, но увезли из счастливого дворового детства, тоска по которому не проходит. Татьяна Хофман не называет предмет напрямую, а проводит несколько касательных к невидимой окружности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своём произведении автор исследует экономические, политические, религиозные и философские предпосылки, предшествующие Чернобыльской катастрофе и описывает самые суровые дни ликвидации её последствий. Автор утверждает, что именно взрыв на Чернобыльской АЭС потряс до основания некогда могучую империю и тем привёл к её разрушению. В романе описывается психология простых людей, которые ценою своих жизней отстояли жизнь на нашей планете. В своих исследованиях автору удалось заглянуть за границы жизни и разума, и он с присущим ему чувством юмора пишет о действительно ужаснейших вещах.
В своей чердачной студии в Пензансе умирает больная маниакальной депрессией художница Рэйчел Келли. После смерти, вместе с ее гениальными картинами, остается ее темное прошлое, которое хранит секреты, на разгадку которых потребуются месяцы. Вся семья собирается вместе и каждый ищет ответы, размышляют о жизни, сформированной загадочной Рэйчел — как творца, жены и матери — и о неоднозначном наследии, которое она оставляет им, о таланте, мучениях и любви. Каждая глава начинается с заметок из воображаемой посмертной выставки работ Рэйчел.
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…
Рассказ из сборника «Русские женщины: 47 рассказов о женщинах» / сост. П. Крусанов, А. Етоев (2014)