Лихие девяностые в Шексне - [18]

— А почему не сходишь в контору? Хлеб ведь скоро будет дорогой. Может по рублю буханка. Так не напокупаешься.

Неуш-то по рублю? А чего-то говорили, что хлеба повышение не коснется?

— Как не будет? Вчера передавали, что цена повысится в два — два с половиной раза. Вот и надо бы сейчас купить кормов, а то ведь и на них цена вознесется, — говорю в сердцах, протягивая ей в руки бутылку «пшеничной».

— Я тоже выкупила на второй февральский талон, — принимая бутылку, говорит она.

— Зря ты не сходишь… — вновь завожу свой разговор.

— А что уж будет! Подорожает, так подорожает! — она ставит бутылку в шифоньер.

Подхожу к русской печи. Протягиваю свой сопливый нос к огню. Печка дышит жаром. Дрова сгорели. Вместо них — куча крупных, ярких углей. Но языки пламени лижут свод печи. Невольно залюбовался.

Подошла мама.

— Печка-то не знаю чего стоит. Видишь все прогорело. Никаких головешек нет. Сегодня думаю, дай суковатый толстущий березовый чурбак положу. Думала как и сгорит. А видишь как! Угли крупные, березовые. Надо их отнять в тушилку.

Она берет совок и клюку. Я отстраняюсь. Начинает сгребать часть огнедышащих углей в совок и складывать их в тушилку. Несколько горячих угольков голой рукой бросила в трубу самовара, который вскоре запел и задышал. Внизу в дырочках засияли огоньки.

— Раньше-то вон как экономно жили. Матвей (житель Чернеева) рассказывал: «Я, — говорит, — соберусь затоплять печь. Накладу дров, а моя Матрена подойдет к устью и вынет два, а нет и три полена и в сторону отложит». Вот как экономно жили. В месяц-то сколько она сэкономит? А в год? Вот как экономно раньше жили.

Оставшиеся угли сгребла в подтопок.

— Вот и я экономлю. От этих улей у меня подтопок прогреется. И я тоже, вот так каждое утро сгребаю угли. Скрываю пораньше. А на полчасика, пока угарно, я ухожу погулять. То к сестренице Чешковой, то ещё куда. Не знаю, сейчас-то подложить дровец в подтопок или нет?

Молча пожимаю плечами.

— Не стоит, наверное. Прогреется.

— Да, вроде бы, тепло, — говорю. — Сейчас чайку попьем и я пойду воду таскать.

— Подожди, воду-то таскать. Не к спеху. А ты снег скинь со стога, да разрой его. Верхнее сено — плохое в одну сторону откинь, а хорошее — в другую. Я потом кузовком и буду носить.

Пока я переодевался, мама сходила и принесла полное эмалированное ведро воды в запас для самовара.

— Вот, — говорит. — Сашка налил. Виталия-то Иванова сегодня нет. Ушли с Галиной в Кущубу. Там сороковой день как умерла свояченица.

— В колонке —то вода есть?

— Ой, что ты! Все замерзло.

— А ты где воды взяла? Сашка что ли колонку разогрел?

— Нет! У них в доме взяла. Сашка спросил: «Толя приехал?» — Приехал, — говорю.

— Как же тогда делу-то быть? Ведь у меня здесь нет ни бензину, ни паяльной лампы. А у Васи-то Хазова колонка действует?

— Нет! Вася не разогревает. Так вот второй месяц и стоит замерзшая.

— А где же он сам-то воду берет?

— На чай-то у Миши Неуступова, а скотине — в колодце. Но мы туда не пойдем. Пошто? У нас другой колодец есть — у Володи Милавина.

Скипел самовар.

— Давай, неси на стол, — велит мама. — Да у нас тут дела-то какие. Марья Симаниха умерла.

— Да, я уже в курсе. Читал в газете. Отец у Нины Ряхиной…

— Были что ли некрологи?

— Да, были. А что с Виталием-то Смирновым случилось?

— Умер. Сердце прихватило. Накануне он поехал в больницу в Чебсару. Там сказал, что сердце болит. А ему велели ехать на комиссию в Череповец, чтобы посадить на инвалидность. И укольчиков-то даже не поделали. Приехал он домой, а ночью в двенадцать часов — приступ. Пока Шабанова к зятю Кольке бегала, он уж готов… Да и Марья Симаниха не помаялась. Все еще разговаривала и ела до последнего своего часа. И тут просила есть. «Что тебе? Каши сварить или чего другого»? —спросила у нее сноха-письмоноска. «Да, — говорит. — Из крупы манной». После прилегла на кровать и через десять минут затихла. Как уснула.

— А сколько же ей лет?

— А чай уж девяносто один год. Она с девятисотого года… А Фаину Милавину домой привезли из больницы. Врачи определили, что больше суток не проживет. Левый бок у нее парализован. Эту-то и лечили, а что толку? Видно час подошел. Уж коли не бойка была! Все в начальниках ходила…

— А хлеб-то в магазин возят? — Спросил я, чтобы отвлечься от печального разговора.

— Возят! Как же! Каждый день буханочку дают. Да, вчера в Шексне была. Так купила и белого. Хороший хлеб.

— А ты чего в Шексну-то ездила?

— В церковь. Вчера праздник был. Много чернеевских баб встретила. Обратно с ними приехала на совхозном автобусе. Мы и на второй заезжали. Там где-то у реки в столовой обедали.

— В шэргэсовской?

— Да, там где-то. У баб столовских интересуемся: «На рубль-то пообедаем»? —«Пообедаете, — бают, — пообедаете». Первого нет. Дали курицу, да рожки скользкие. Меня потом понос прохватил. Видно старое, не свежее.

На столе самовар. Развернул копченую курицу. Выглядела она правда, бледновато, хотя и куплена в заводской кулинарии. Там их и коптили. Чтобы убедить маму, что курица свежая я отломил ножку и стал есть первым.

В это время в окне мелькнула тень.

— Кто-то идет к тебе, — говорю, — с левой стороны.