Лидина гарь - [19]

— Так ведь тогда вроде бы я и не рассказал тебе, что со мной на Лидиной-то гари случилось?

— Может, потом расскажешь как-нибудь? — Егор волновался, а как бы опять беда не стряслась.

— Сегодня я, пожалуй, могу, чувствую, что могу рассказать тебе все до конца.

— А то гляди, — Егор по-прежнему сомневался, насколько готов Селивёрст, все вновь припомнив, спокойно это пережить, и слова Марфы-пыки разом на память пришли об особых душевных болезнях Селивёрста, и он неуверенно, робко повторил: — Гляди, хватит ли духу…

— Может, и хватит, — он обвел комнату глазами, словно хотел припомнить что-то, связанное с жизнью здесь, помолчал и продолжал тихо: — А когда оказалось, что Лиды и в живых давно нет, и любовь у нее без меня была, и человек этот в доме моем жил вроде бы как муж ее, во всяком случае, человек ей близкий и все такое, то выходило, что грех мой, чувство мое к Наде, не такой уж и грех. Хотя я понимаю, что дело тут не в том, что оба мы… Ну, словом, легкое я придумал себе оправдание в тот первый день по возвращении нашем в Лышегорье. Но душе все облегчение, даже самообман, вроде не ты один?! Да, не ты один…

— Как-то ты не то, — хотел возразить Егор.

— Знаю-знаю, — перебил его Селивёрст, — чего грехи считать. Я не осуждаю ее, нет права у меня такого. Все же, Егорушка, человека не переделаешь. Но бросить камнем в грешницу я не мог. Сам виноват…

Фраза вдруг оборвалась на полуслове от нахлынувшего удушья, он молча лежал какое-то время, нервно теребил лоскутное одеяло, разглаживая коротенькие швы, и часто моргал ресницами, словно хотел защититься от яркого большого света, который неожиданно хлынул в его полузатемненную комнату.

— Может, оставим этот разговор до другого раза, — предложил Егор, сочувственно поглядев на Селивёрста. — Когда уж тебе совсем полегчает, тогда махом одним и расскажешь. Зря ты, Селивёрст, мучишь себя воспоминаниями. Ведь тяжело…

— Ты не волнуйся за меня, Егорушка. Мне и правда полегчало, только в горле что-то першит, вот я и задыхаюсь. Но расскажу тебе сегодня все до конца, так решил, может, и успокоение придет. А в другой раз я и не скажу тебе ни слова, ты же знаешь меня — все ношу в себе…

— Но гляди, поступай как чувствуешь, я тут возле тебя и слушаю со вниманием, — согласился Егор, придвинувшись поближе к кровати.

Селивёрст медленно, с передышками, рассказал обо всем, что жгло его изнутри все эти дни…

Слушая его, Егор поймал себя на мысли, что ничто в этом рассказе не удивило его, словно так и должно было случиться, словно он не сомневался и даже предполагал, что так и могла произойти эта встреча, вызвавшая столько душевного огня и страданий. Он понимал, что слишком велико было желание Селивёрста вернуть в свою память прежнюю Лиду, вернуть черты, которые когда-то так нравились ему. Видно, там, на гари, все сомнения и переживания прожитых лет вновь нахлынули на него, и воспаленный мозг явил забытый образ, и привиделась ему Лида. «Вот отойдет немножко, — решил про себя Егор, — и надо ему поскорее уезжать. В Москве спокойнее будет, и душа его остынет, успокоится, и жизнь пойдет своим чередом…»

— Ты, Егорушка, что молчишь? Ровно не слышишь меня? — недовольно, обиженно спросил Селивёрст.

— Слышу, слышу, только ума не приложу, как это могло явиться тебе, лекрень его возьми…

Егор намеревался подвести его к мысли, что привиделось все это ему и, мол, всерьез думать о случившемся не стоит.

— Так вот явилось же?! — Селивёрст нервничал и был раздосадован, что рассказ его не произвел на Егора ожидаемого впечатления, более того, не взволновал его даже. — Глух ты что-то стал, Егорушка, к душевной-то маете. Неужели ты не веришь, что Лиду я встретил? — Селивёрст буркнул что-то совсем неразборчиво и раздражительно.

— А если грезы это? Привиделось тебе, случается со всяким, — неожиданно произнес Егор, желая все сразу поставить на свое место.

— Не греши, Егорушка, не только грезы… Это судьба решила проверить меня самым трудным испытанием — Лидой! Кинула в молодость и душу вывернула наизнанку. Ты же говоришь, что сны и грезы — мысли сердца. Вот они, оказывается, мысли-то мои какие. О Лиде я постоянно теперь думаю, о Лиде. И о вине своей и перед Лидой, и перед Наденькой, перед обеими виноват я…

Вяло, раздосадованно он махнул рукой на Егора, но взмах его был жалостливым и совсем беззащитным. Селивёрст искал сочувствия и поддержки дружеской, определенности, но чувствовал явную настороженность Егора, который конечно же догадывался о настроениях друга своего, но согласиться с таким решением его никак не хотел. А потому и молчал, да так опять уехал на пожни, оставив его со своими думами…

А думы были совсем невеселые. На память снова приходили дни, когда он встретился с Наденькой, и не то чтобы увлекся, а, скорее, поначалу ему было просто приятно внимание к нему со стороны милой, совсем еще молодой девушки, которая, как ему казалось тогда, неожиданно поразила его своей невинной непосредственностью. «Как же давно это было», — думал он, вспоминая весну 1914 года и курьезные детали далекого знакомства.

Полк их квартировался тогда в Москве. Полковой командир ценил Кузьмина и Лешукова как мастеров по плотницкому и столярному делу. И частенько вызывал их в свой городской дом, посылал к своим приятелям — то поправить что-нибудь, то срубить флигелек, то пристройку дачную.