Лейли и Меджнун - [6]

Подумать обо всем - мутится ум!

Становишься и мрачен и угрюм.

Будь лик сказанья радостен и светел,

Его вниманьем каждый бы отметил.

Когда б дастан приятен был уму,

Мудрейшие стремились бы к нему.

Сам Низами о том сказал в смятенье,

Когда свое он начал изложенье:

"Приятность, радость - вот орудья слов,

Они дают основу для стихов.

Просторною должна быть площадь слова,

Чтоб вдохновенью гнать коня лихого.

В песках пустынь иль по граниту гор

Как можно слово гнать во весь опор?"

Когда пришлось учителю так трудно,

Что ум ученика измыслит скудный?

Моя задача новая тяжка,

Печальна, неприятна и горька,

Но как спастись от этой мне напасти,

От горя, от беды, от злых несчастий?

Нет, что там извиняться без конца!

Пора начать в надежде на творца!

Здесь нужен ум, высокий и правдивый,

И стих, понятный людям и красивый.

В печальном буду странствовать краю,

Со мной разделит кто судьбу мою?

Лишь тот, кто много претерпел страданий,

Был стоек на дороге испытаний. -

Того я в спутники себе возьму, -

А неженка в дороге ни к чему.

Я в дальний путь коня седлать не буду -

С моим пером проникну я повсюду.

А ясный, увлекательный рассказ,

Изящный слог - мой путевой запас.

Итак, скорей в дорогу без печали,

И терпеливо одолеем дали.

А ты, судьба, неверною не будь

И хоть на краткий срок нас не забудь.

Пример любовных стремлений и начало книги мучений

Садовник сада повестей нетленных,

Гранивший камни сказок драгоценных,

Бросая розы мысли на луга,

Слова нанизывая - жемчуга,

Так тонкость мысли показал чеканной,

Изящество работы филигранной.

В стране арабов жил достойный муж,

Сиявший в стане благородных душ.

Всех превзошел он доблестных и честных

И был главою всех племен окрестных.

Его любили Басра и Багдад,

Любой араб служить ему был рад.

Но он душой отверг покоя бремя

И по пустыне странствовал все время,

И ставил, что ни день, в кочевье скор,

У нового источника шатер.

Среди отрадных этих путешествий

Он слышал отовсюду гул приветствий.

И мускусный[26] шатер любил народ,

Как ночь судьбы[27], что радость всем несет.

Пускай в степи песок и камень жалкий,

Но ступит шейх - и расцветут фиалки.

Когда тюльпанный цвет горел кругом,

Его шатер тюльпанным был клеймом[28].

Всего избыток у него великий,

И только нет наследника владыке.

Когда его погубит небосвод,

Кто от него наследство переймет?

Давно людей не стало бы на свете,

Не будь детей: дают бессмертье дети.

В потомстве существует человек,

Им поколенье держится и век.

Дитя - твоя душа. Ты умираешь

И в нем потомству имя оставляешь.

Счастливец тот, кто дожил до седин

И знает - у него достойный сын.

Который сан его не опозорит,

Который в славе с лучшими поспорит.

Но если счастье сын в вине нашел,

И если груб он, непокорен, зол,

Он от хулы спастись не будет властен,

Несчастна будет мать, отец несчастен.

Так вот: почтенный этот, славный шейх,

Любимый всеми, благонравный шейх,

Молил о сыне выси небосвода,

Желал он страстно продолженья рода,

Брал много юных луноликих жен, -

Был каждый сад обильно орошен.

Давал обеты. На святых могилах

Он побывал - немало посетил их . . .

И после многих жалоб и тревог

Высокий небосвод ему помог.

Открылись двери милости предвечной,

И внял господь мольбе его сердечной.

Зажглась свеча стремлений, и казна

Его деяний - жемчуга полна.

Резец судьбы во чреве постепенно

Чертил рисунок четкий, драгоценный.

На дереве желаний - сочный плод.

Раскрылась роза в цветнике щедрот.

Взошла Луна, когда настали сроки,

Залило Солнцем окаем далекий...

Обрадован отец, ликует мать!

Как любо им подарки раздавать!

Явился, благодатью озаренный,

Малютка, из небытия рожденный.

Он солнцу уподобился красой,

Сравнялся б даже он с самим Исой.

И вот, на белый свет едва лишь выйдя,

Он стал стенать, судьбу свою провидя.

Он с первых дней в грядущее проник -

И безотраден был младенца крик.

Он говорил, что бытие ужасно,

Для благородных лишь ничто прекрасно.

Кто в сеть существованья попадет,

Того лишь горе и злосчастье ждет.

Судьбу свою всем объявляя внятно,

Так осуждал он этот мир превратный:

"О мир коварный, полон ты невзгод,

И кто по доброй воле их снесет?

Но я готов твои делить страданья,

Я слаб, но не пугаюсь испытанья...

Где сколько б ни было тоски, смелей

Ее мне в сердце горестное лей.

Пусть полон горя я людского буду, -

Лишь меньше горя стало бы повсюду.

Пусть мне сужден раба скорбей удел,

Я им ни с кем меняться б не хотел.

Я об утехах жизни не мечтаю:

Я к бренности доверья не питаю.

Любовь! Я странником - беднягой стал,

В юдоли скорби я бродягой стал.

От горя избавления не знаю,

Пришел - и возвращения не знаю.

Будь снисходительна к моей мольбе -

Позволь навек покорным быть судьбе.

Здесь, на пиру[29], кровавые потоки,

И виночерпий здесь - палач жестокий.

Дай кубок мне с вином, чтоб дни мои

Я прожил в опьянение, в забытьи,

Чтоб свой забыл рассвет многострадальный,

Забыл времен круговорот печальный,

Чтоб мира я не видел существо

И кривизну не замечал его".

Кормилица склонилась над бедняжкой

И смыла кровь с него, вздыхая тяжко,

Его омыла горьких слез ручьем

И кровью напоила с молоком.

Он с ликованьем принят был родными,

Они младенцу дали Кейса имя.

Кормилица внимательна была,

Заботлива, старательна была,

А он все плакал в горе неизбывном,

Не рад ее заботам беспрерывным.