Левый фланг - [52]

Бодрствует в такую ночь, накануне наступления, и маршал. Перед его наметанным взглядом все пространство, которое зовется фронтом. В его распоряжении несколько армий, десятки дивизий, сотни тысяч солдат. Он оперирует астрономическими величинами, особенно когда ведется счет боеприпасам. И все-таки, думая о том, как же развернется крупное сражение, — успешно или с досадными заминками, — он старается яснее представить себе не только фронт в целом, но и поведение каждого солдата, без которого ничто все интеллектуальные усилия генералитета. Командующий точно знает, что успех операции зависит от бойца, он же сам лишь аккумулирует в себе коллективную волю к победе. Свое собственное дело, рисуется ему не то чтобы второстепенным, но, во всяком случае, производным от солдатского духа и умения, если, конечно, он не переоценивает своей роли на войне. А думает ли он о жизни и смерти? Да, как любой человек на фронте. Хотя маршалу не идти завтра под огонь, но и он ведь тоже когда-то начинал именно с этого, и судьба его с той поры навечно связана с судьбой солдата.

Так что не спят они поровну — солдат и маршал, — втайне надеясь друг на друга, в случае какой-нибудь неудачи утром.

Толбухину к тому же еще и нездоровилось. Старая контузия времен первой мировой войны давала о себе знать все чаще. Он вставал, грузно ходил по мадьярской горнице, снова ложился, снова вставал. Он и без карты видел, до навязчивых галлюцинаций, все поле боя, — от Будапешта, через озеро Веленце, до озера Балатон, — где скоро начнется наступление. Немцы назвали свою оборонительную полосу этак поэтически — л и н и е й  М а р г а р и т ы. Сколько таких  л и н и й  приходилось брать штурмом раньше! Один Миусфронт чего стоит. А река Молочная. Перекоп, Днестр. И вот теперь новая  л и н и я, за которой укрылось больше двадцати пехотных и танковых дивизий противника. Решение принято, все приказы отданы, 46-я и 4-я гвардейская армии сосредоточены для прорыва восточнее и западнее Веленце. Но мысль продолжает работать, заранее отыскивая те наилучшие коррективы к плану, что могут понадобиться завтра. Войска фронта должны напрямую срезать будапештскую излучину Дуная и наглухо замкнуть кольцо вокруг венгерской столицы. Оно должно быть достаточно широким, чтобы сосед — Второй Украинский фронт — мог спокойно добивать окруженную группировку немцев. Вот и опять военная судьба свела его, Толбухина, с Малиновским, как под Сталинградом. Впрочем, немцы могут попытаться взять реванш за Сталинград именно здесь, под Будапештом. Для них Дунай сейчас приобретает почти такое же значение, как Волга для нас в сорок втором году.

Переходя от частностей к общим историческим параллелям и снова возвращаясь к деталям предстоящей операции, Толбухин долго не мог заставить себя уснуть. Никакие лекарства сегодня не помогали, хотя он принимал их редко, стараясь не очень-то увлекаться снотворными.

Лишь под утро он забылся в том беспокойном сне, когда память ни с того ни с сего ярко высвечивает в глубине прошлого далекие картины начала жизни. Он видел себя, как бы со стороны, совсем зеленым подпоручиком Федором Толбухиным в дни Брусиловского прорыва на Юго-Западном фронте, где был ранен в первый раз. Потом его, уже поручика, солдаты избрали в полковой комитет. А вскоре ему пришлось участвовать в июньском наступлении семнадцатого года, которое предпринял  г л а в н о у г о в а р и в а ю щ и й  Керенский. Тут он и получил тяжелую контузию и очередное звание штабс-капитана и был отправлен в запасный полк в Сибирь. Революцию встретил запасником, но в гражданскую войну не усидел дома. Воевал против Пилсудского, наступал, отступал, пробивался из окружения, за что получил орден Боевого Красного Знамени. Потом гонялся за бандами в Карелии. Закончил гражданскую начальником штаба дивизии. Теперь можно было и получиться в академии. Сбылась его давняя мечта: он стал военным на всю жизнь. Крестьянский парень потянулся к революционной армии, и она вручила ему жезл маршала…

Светало. Толбухин открыл глаза, медленно возвращаясь к венгерской яви. Наконец он решительно встал, будто разом сбросив с плеч груз времени. Боль в затылке улеглась. Подошел к окну. По улице лениво тек утренний туман. Туман, из-за которого приходится чуть ли не всякий раз откладывать артиллерийскую подготовку.

Она началась только в 10.45. И с этой минуты кончились противоречивые раздумья, сомнения, поиски новых вариантов боя. Как литератор, сдав готовую рукопись в набор, с душевным трепетом ждет первого читательского отклика, так и военачальник, отдавший выстраданный приказ на наступление, ждет первых вестей с передовой. Но книгу можно еще поправить, хотя и говорят, что написано пером, то не вырубишь топором, а боевые директивы исправляются куда труднее, и не чернилами — людской кровью.

Ну, М а р г а р и т а, что скажешь ты сейчас в ответ нашей  К а т ю ш е?

Комфронтом, обычно спокойный, даже флегматичный, был возбужден сегодня, как разгорячившийся комбат перед атакой. В такие минуты он становился неподвижным. Большое сражение было его стихией.

Едва гул заключительного аккорда РС перемахнул обратным всплеском через фронт, как пехота поднялась в атаку. Из-за Дуная показались косяки штурмовиков: «ИЛы» шли низко, на бреющем полете, пробивая густые облака, нависшие над Венгерской равниной.