Левый фланг - [47]

— Цель?

— Не дать противнику нанести контрудар во фланг нашей главной группировки, которая, судя по всему, пойдет на окружение Будапешта с запада.

— Допустим, — сказал Бойченко и для себя отметил: «А ты, пожалуй, прав, черт возьми». — Допустим, допустим, — раздумчиво повторил он. — Однако нельзя полностью исключать и другой вариант.

— Какой же? — быстро спросил Строев.

Командир дивизии помедлил, взял толстый цветной карандаш.

— Наступление в глубь Хорватии. Ведь не случайно на подходе еще и болгарская армия.

— И все-таки центральная задача — окружение и разгром будапештской группировки противника. Пока немцы в Будапеште, нечего и думать о Хорватии. А мы тут — лишняя гирька на ногах немцев.

— Гирька, гирька…

— Да, вроде бы довеска. Так было в Белградской операции, так будет, возможно, и в Будапештской.

«Рассуждает, как генштабист», — недовольно повел плечами командир дивизии и сказал тоном старшего:

— Ну, хватит, давайте работать.

Они просидели над картой больше часа. Теперь их интересовали лишь эти три километра фронта, отведенные дивизии в топком междуречье Дравы и Савы. Левее действовали партизаны, и надо было позаботиться о том, чтобы надежно обеспечить стык. Строев посоветовал двинуть туда бондаревский полк, которому еще при жизни старого командира — Ивана Бондаря — всегда поручались самые трудные задачи. Генерал охотно согласился. В оперативное подчинение Мамедова решили передать истребительный противотанковый дивизион и две гаубичные батареи артполка, тем более, что рассчитывать на поддержку с воздуха очень-то не приходится, погода нелетная. Но как матушке-пехоте наступать по такой трясине? Если бы крепкий морозец-утренник, — тогда другое дело. Однако прогноз погоды неутешительный: днем — туман, ночью — ноль градусов, а при нуле всего тяжелее месить грязь — до судорожной боли стынут ноги. Значит, остается одно: срочно готовить штурмовые мостики, фашины. Без них и шагу не ступишь по гиблым топям.

— Уж лучше бы минные поля, чем проклятые болота, — сказал в заключение комдив, устало разгибаясь над рабочей картой, испещренной условными знаками боевых порядков пехоты.

— Я все-таки считаю, что должны быть тут какие-никакие дефиле, — стоял на своем полковник Строев. — Ночью произведем инженерную разведку. Сколько нас подводили карты.

— Ты оптимист, — Бойченко все передергивал плечами, но это уже был озноб, а не его старая привычка.

— Вам что — нездоровится?

— Немного. К утру все пройдет.

Вид у него был действительно неважный: небритые щеки в красных плывущих пятнах, воспаленные серые глаза утратили молодой, задорный свет. Однако он держался.

— Вам надо отдохнуть, Василий Яковлевич. Может быть, прислать врача?

— Никого не нужно. А вот боевой приказ, пожалуйста, продиктуй и пришли мне на подпись. Машина должна крутиться.

— Не беспокойтесь, все будет сделано точно в срок.

Как не хотелось сейчас комдиву ложиться, но пришлось. Он выпил полстакана водки, универсального лекарства от всех фронтовых недугов, и, не раздеваясь, прилег в комнате, отведенной для него гостеприимными хозяевами. Может, забудется на часок, пока в штабе готовят документы. В голову лезла всякая чепуха: а ведь Строев, пожалуй, обрадовался его болезни. Обрадовался не обрадовался, а уж, конечно, постарается завтра показать, на что он способен. Это он лишь делает вид, что вовсе не тщеславный человек. Ой ли! Все они такие — эти скромники: дай им только власть! В прошлый раз, во время последнего боя в Сербии, самовольно отложил атаку города до вечера, надеясь, наверное, на то, что победителей не судят. Правда, все обошлось благополучно, но мог бы и угодить впросак. В теории силен, заткнет за пояс любого академика, — ничего не скажешь, а вот самостоятельно дивизией не командовал. Советник, штатный советник при комдиве. Привык всю войну быть в тени. Пусть меньше славы, меньше орденов, зато и спроса никакого. Ну-ну, посмотрим, как Строев натянет вожжи всех трех полков. Интересно, что у него выйдет. Хотя должно получиться: решение принято, остается только выполнить готовый боевой приказ… Тут Бойченко выругал себя за давнюю неприязнь к Строеву, которую он боялся назвать прямо — завистью. (Помилуйте, этого еще не хватало, чтобы он, генерал, завидовал полковнику!) Однако Строев и сегодня мягко, исподволь немало подсказал дельного, когда принималось окончательное решение. Стало быть, тактический замысел принадлежит не одному командиру дивизии. Умеет товарищ Строев навязывать свои идеи таким образом, что ты не противишься, здорово умеет щадить самолюбие старшего. Но если это так, то, значит, не ты, а твой помощник фактический хозяин в соединении? Какая ерунда! Просто у тебя умный заместитель, и умный до тех пор, пока осторожно советует со стороны. Но чтобы командовать самому одного ума еще мало, нужна твердость духа. Сколько их, всяких умниц, сидит в штабах, а водят в бой дивизии бывшие комбаты… И опять Бойченко поймал себя на том, что необъективен: ведь если нужно, Строев идет в полк, на передний край, чтобы поднять в атаку какой-нибудь отчаявшийся батальон. Нет, полковник не из робкого десятка. Если на то пошло, он не раз выручал из беды того же Мамедова. Но почему давно не обратили на него внимания, когда армия особенно нуждалась в образованных офицерах? Почему не этот кадровик, а он, Бойченко, запасник, оказался в начале сорок третьего на посту комдива?.. «Э-э, что это я, в самом деле, ударился сегодня в самокритику? — поморщился Василий Яковлевич. — От температуры, что ли? Да, видно, простудился на открытом виллисе. Ничего, отлежусь, утром встану на ноги. Непременно надо встать. Хотя генерал Шкодунович и ценит моего зама, но спрос-то в конце концов с комдива».