Левый фланг - [12]

Вот и сейчас, когда наши войска начали боевые действия в Югославии, этот корпус, уже по традиции, наступал на главном направлении.

— Действуйте как можно энергичнее, — сказал сегодня Толбухин командарму-57. — В центре, у Шкодуновича, наметился успех, развивайте его на Жагубицу — Петровац. И, пожалуйста, не поглядывайте на фланги… Фланги — моя забота.

Отпустив командарма, он подошел к расцвеченной, нарядной карте. Линия фронта замысловато, прихотливо извивалась в горах Западных Балкан. У Толбухина фактически осталась одна армия — пятьдесят седьмая, не считая воздушной и болгарской. Это был редкий случай за всю войну, когда наступательная операция крупного масштаба выполнялась такими небольшими силами. Правда, в тылу у противника были многочисленные партизанские соединения, но они смогут в полной мере вступить в дело несколько позднее — после выхода в Моравскую долину. А прорывать немецкую оборону будут вот эти три корпуса, что встретились на Тимоке с армейской группой «Сербия».

Фланги, фланги… За северный фланг Толбухин был спокоен: там, за Дунаем, успешно продвигается вперед маршал Малиновский (сосед надежный!), и стык со Вторым Украинским обеспечивает Дунайская флотилия, которая тоже не подведет. Но как пойдут дела на юге, где только-только развернулась 2-я болгарская армия? Сильным ударом на Ниш-Лесковац болгары должны отрезать войска генерал-фельдмаршала фон Вейхса от его резервов, которые днем и ночью перебрасываются из Греции, и уж в крайнем случае болгары задержат их до полного освобождения Белграда. Конечно, братушкам не впервой драться плечом к плечу с русскими, однако современную войну они знают только книжно. И чтобы повести их за собой, увлечь, нужен наглядный пример тактического умения.

Толбухин позвонил начальнику штаба.

— Прошу тебя, Сергей Семенович, почаще информировать генерала Станчева о нашем продвижении в центре, — сказал он Бирюзову. — Да и нам важно точно знать, как идут у него дела.

— Понимаю, — сказал наштафронта.

— Вот так, — Толбухин задумчиво опустил трубку, тревожась о том, что и сам успел отвыкнуть от гор, хотя встретил войну на Кавказе. До сих пор помнил он ту досадную историю, когда замнаркома Мехлис своей властью, грубо отстранил его от должности начальника штаба Крымского фронта. Хорошо, что выручил тогда маршал Борис Михайлович Шапошников, послав его в Сталинградский военный округ. Там, на Волге, он вскоре принял 57-ю армию, что идет теперь на Белград, Так что Сталинград стал повторным пунктом и в личной судьбе его, Толбухина: все его мнимые грехи были списаны в архив громкой победой над фон Паулюсом. (Победа с незапамятных времен отличается своим великодушием.)

Но все-таки что-то и сохранилось, какой-то металлический привкус, от давней встречи с Мехлисом, самолично отменявшим верные решения генералов только потому, что они не совпадали с его точкой зрения. А впрочем, тогда, в начале войны, не один Мехлис считал себя военным авторитетом, пока война не убедила в обратном.

Зазвонил телефон.

«Что это я не вовремя занялся экскурсами в прошлое?» — недовольно поморщился Толбухин и поднял трубку. Бирюзов докладывал, что сегодня утром взяты медный рудник и город Бор и что наступление продолжается.

— Вот спасибо, Сергей Семенович! Вот порадовал старика! Передай лично генералу Шкодуновичу мою благодарность.

Толбухин понял по тону Бирюзова, что и начальник штаба, которому полагается быть сдержанным в любом случае, тоже на седьмом небе от этой новости. События развертываются, как говорят, согласно плану. А ведь театр военных действий совершенно незнакомый, противник мало изучен, силенок не ахти сколько. Значит, в конце войны даже инерция недавних побед начинает обретать материальную силу. Бор… Вот он, окруженный со всех сторон горами. От него — прямо на Жагубицу, за которой начинается Моравская долина. Там-то и покажет себя мехкорпус Жданова, тогда уж нас не остановишь вплоть до самого Белграда…

Грузный, дьявольски уставший от бессонной ночи, Толбухин упрямо шагал сейчас по комнате, от двери к широкому простенку, где висела карта. Иногда он останавливался на минуту перед картой и снова шел по зеленой, в цветах, ковровой дорожке. Обещал Бирюзову отдохнуть немного, но лежать не мог: разве сейчас уснешь? Он знал, что когда хорошо настроен, то становился вовсе по-крестьянски добрым. А маршалу надо выглядеть в меру строгим, в меру недовольным ходом дел, — по выражению его лица невольно настраиваются на нужный лад и подчиненные. Такое быстро передается по войскам, опережая самые срочные радиограммы. Но что поделаешь, если ты, как и все простые смертные, не умеешь скрывать радость. Да к тому же ты толстяк, а толстяки, как известно, люди добродушные. Толбухин улыбнулся от этих пустяковых рассуждений и решительно сел за стол, где с утра лежали бумаги не первой важности.

Привычно, наметанным глазом пробегая одну за другой пышные по слогу реляции, он отложил в сторону наградной лист на капитана Дубровина из дивизии Бойченко. Реляция была написана крайне скупо и сразу выделялась среди тех — велеречивых, где высокий слог, по старанию авторов, должен был усилить впечатление от боевого подвига. Толбухин уже слыхал о тяжелой перепалке, из которой полк Мамедова вышел победителем, и столь сухое, скромное описание боя насторожило его. Он взял наградной лист, снова прочел, нахмурился. Странно. Ведь этот капитан Дубровин вполне достоин звания Героя, а представляют его только к ордену. Что-то не так. И чего комдив скупится там, где нужна щедрость? Надо сказать Бирюзову, чтобы разобрался лично. У нас и без того хватает ничем и никак не отмеченных героев. Потом, со временем, многие ошибки будут, конечно, исправлены, но это уже ради памяти о мертвых. А человек должен знать при жизни, что он герой.