Левый фланг - [13]

— Войдите, — не сразу ответил Толбухин, когда в дверь постучали.

На пороге приостановился всегда подтянутый, по-юношески стройный Бирюзов.

— Проходи, Сергей Семенович… Нет-нет, не помешал!

— Жаль, что вы не отдохнули часок-другой, — сказал начальник штаба, присаживаясь к столу.

— Не спится под старость лет.

— Ну какой же вы старик, Федор Иванович?

— Пятьдесят стукнуло. А тебе сорок. В твои годы я еще учился на оперативном факультете и был задиристым, точно комсомолец. Во всяком случае, готовился заткнуть за пояс всех этих фуллеров, дуэ, сектов и прочих светил западной стратегии.

— Так ведь и заткнули.

— Не льсти начальству. Сам знаешь, с каким трудом затыкали мы их за сталинградский пояс. Тебе дольше жить — ты и напиши, как было дело.

— Что за грустный разговор?

— Сам затеял. Ну, давай оставим. Вот тут у меня лежит реляция на капитана Дубровина из дивизии Бойченко. Не понравилась она мне. Хуже нет, когда старший пытается как-то преуменьшить заслуги младшего. Естественно завидовать самой молодости, а не тому, что она опережает. Молодость все равно обскачет нашего брата — в этом вся премудрость жизни. Надо хорошенько проверить, чем и как отличился капитан.

— Ясно. Теперь я порадую вас еще одной новостью: в районе Бор части Шкодуновича вошли в связь с двадцать третьей дивизией партизан. Только что получил сообщение.

— Наконец-то!.. А знаешь что, Сергей Семенович, ты уже все равно заделался у нас дипломатом, так поезжай-ка сам к югославским товарищам. Потолкуй с ними по душам, разузнай, в чем они нуждаются, договорись более крепко о совместных действиях на ближайшие дни — одним словом, установи надежный контакт. Я тоже поразомнусь с Неделиным, поеду, посмотрю, как сосредотачивается там артиллерия.

— Очень-то не забирайтесь в дебри.

— Бог не выдаст — свинья не съест!

Бирюзов ушел, и Толбухин стал собираться в путь-дорогу. Ему не сиделось на командном пункте. Что это за передовой КП, если сюда еле-еле долетает гул бомбежки. То ли дело на Украине или в Молдавии: выедешь на гребень балки, и вот оно, все поле боя перед тобой. А тут сиди в горах и жди сводок. Пока они пройдут эти штабные  ш л ю з ы — полковые, дивизионные, корпусные, армейские, — сколько словесной воды прибавится в них, а главное — обстановка на фронте уже и не та. Правда, Бирюзов добился похвальной оперативности, ничего не скажешь, но все-таки, действительно, лучше один раз увидеть лично, нежели выслушать уйму донесений.

Толбухин вышел на улицу. Стояла осенняя теплынь, которая в России зовется бабьим летом. Не верилось, что скоро потянутся оттуда, с севера, головные косяки (перелетных птиц и по вечерам солдаты будут чутко ловить тревожную перекличку журавлей. Да, скоро уже четвертая по счету военная зима. Конечно, заключительная. Где она застигнет его, Толбухина, войска? А впрочем, где бы ни застала, но, завершая счет всем походным зимам, она уж, наверное, позлится, пошумит напоследок. Так что надо готовиться к метелям.

Федор Иванович оглядел ярко освещенные склоны ближних гор. Там молодо зеленели под южным благодатным солнцем ровные рядки омытых дождями виноградников. Они были похожи издали на пехотные колонны, ждущие парада. И точно такая тишина, как на плацу. «Это же виноградный фронт!» — сказал недавно кто-то из разведчиков, воевавших на Карельском перешейке. В самом деле, красота какая!.. Но война любой рай превращает в ад…

Дивизия Бойченко наступала круглые сутки. Едва начинало светать в горах, как со стороны Болгарии появлялись целые полки «ИЛов»: они шли на бреющем полете, вдоль луговых распадков, чтобы получше разглядеть, где свои, а где чужие. Потом они разворачивались параллельно фронту и неспешно принимались за дело — бомбили, тщательно обстреливали немцев, подолгу кружа над скоплениями живой силы и техники противника. Может быть, впервые за всю войну пехота наблюдала такую спокойную сосредоточенную работу своих штурмовиков, которые были полными хозяевами в воздухе. Даже матерые, видавшие виды горные орлы не поднимались на крыло в эти дни; они отсиживались на своих утесах, соблюдая полный нейтралитет.

Позавтракав на скорую руку, пехота тут же вставала и шла в атаку. Немцы отбивались на промежуточных рубежах, стараясь выиграть время для отвода войсковых тылов. Но упорно теснимые каждый день, они все чаще бросали на дорогах груженые автомобили, повозки, орудия, кухни и налегке уходили из-под удара, надеясь на какую-нибудь, хоть малую передышку. Но передышки не было. Рано утром немцы снова вынуждены были принимать очередной бой — он начинался с гремящего неба, от которого нечем было прикрыться.

Еще никогда на корпус Шкодуновича не работало столько авиации, как сейчас, во время глубокого прорыва на Белградском направлении. Комкор понимал это и, как только мог — строгостью, лаской, шуткой, — подгонял своих комдивов.

Пройдет еще несколько дней, передовые части вырвутся на оперативный простор, и тогда наверняка придется уступить дорогу свежим силам. И вероятнее всего придется посторониться влево, на юг, чтобы надежно обеспечить фланг ударной группировки, идущей прямо на Белград. Так рассуждал генерал Бойченко в те немногие часы, когда перекочевывал с одного НП на другой. Он оправдывал себя тем, что заботится не о собственной славе и даже не о славе своей дивизии, а о том, чтобы весь 68-й корпус вышел, наконец, в люди и стал гвардейским. Пора уже: война-то кончается. Но как ни старался он оправдаться перед самим собой, его все-таки огорчала такая несправедливость: дивизия, которой он командовал, до сих пор оставалась безымянной. Ну, если Шкодуновичу в этом смысле не повезло, то причем же тут он, Бойченко? Тем более, что стрелковый корпус — величина непостоянная, и все его богатство — штаб, а дивизия есть дивизия, недаром и подсчет соотношения сил ведется по числу дивизий.