Лёвушка и чудо - [27]
Я того и ждал: ночью здесь не так страшно, не так студено сердцу, как днем.
Наконец облако под ногами расширилось, уплотнилось, чуть просветлело, вокруг нарисовались ровные вертикальные линии — стволы деревьев. За ними, как я запомнил еще днем, находится могила Толстого. За могилой — овраг, «канавка» уходящего времени. В темноте ничего этого не было видно. Я прошел мимо деревьев, различил перед собой черный прямоугольник толстовской могилы.
В головах ее, на корточках, свернувшись так, что спина его согнулась колесом, сидел старик.
Я почувствовал, как волосы на затылке и темечке встали дыбом.
Занятное ощущение, когда волосы на голове встают дыбом. Немного щекотно. Руки и ноги делаются точно из студня.
Спустя мгновение Василий щелкнул зажигалкой и осветил инфернальную сцену. В головах могилы стояла большая корзина с цветами с большой круглой ручкой. Эту композицию я принял в темноте за сидящего на корточках старика.
…Детский опыт удался: покров времени, застилающий усадьбу, мемориальное, тщательно выглаженное одеяло, невидимо закрывающее от нас начинку Ясной, в этом самом закрытом углу усадьбы немного приподнялось. Протекла живая темнота, время двинулось, могила встала на место.
Нет в ней мальчика, все это дневные, от ума, видения, смущающие дух.
Дальше мы бродили по ночной усадьбе примерно час, рассуждая о том, о сем. Попытались посидеть на любимой скамейке Толстого. Она стоит на восточном краю леса, за которым расстилается нам знакомое поле, потом ручей, потом дом отдыха, тут все понятно. Карта Лёвушкина имения прояснилась.
Посидеть на скамейке не удалось. Во-первых, сиденье собрано из тонких березовых стволов, на которых хоть и обрублены ветви, но все же со всех сторон остаются торчать твердые шишки сучков. На таком долго не просидишь. Во-вторых, она стоит лицом в лес; поле и самое пространство остаются за спиной. Сидеть на темной опушке лицом в лес, уткнувшись лицом в частые еловые стволы, довольно странно. Тем более ночью. Мы поднялись, отвернулись от мрачного леса, вышли на край поля. Широко и покато оно спускалось в долину, в море белого как молоко тумана. Две небольшие рощи посреди поля выплывали округлыми кудрявыми островами. Луна проливала свет, яркий и одновременно зыбкий, подвижный. Небо отворялось необычайно высоко, черно и звездно. Было холодно и свежо.
— Как тебя угораздило заняться этими черчеными опытами? — спросил Василий.
Как я начал чертить Толстого? Тут не уложиться в два слова.
Как мог, я рассказал ему о своем открытии романа-в-одну-секунду. Некоторое время он молча переваривал мое геометрическое сообщение, задрав лицо к звездному небу, являя собой вид статуи. Статуя улыбалась. Роман про одну секунду — это ничего.
Я также молчал, озирая черно-белые, бескрайние подвижно-серебристые окрестности.
Было около часу ночи. Дальше произошло то, что трудно описать словами. До этого момента шла некая игра, ночные виды не были страшны (исключая старика у могилы). Нам как будто не хватало какой-то жути, мы все шутили. Даже этот старик на корточках обернулся цветочной корзиной, шуткой.
Оглядываясь на краю залитого туманом поля, я увидел, как слева от нас, с северной стороны усадьбы, куда я забрел пару дней назад и поехал вниз по глине как на лыжах, — оттуда, снизу, из-за холма начинает подниматься большое темное облако. Сначала я не обратил на него внимания: все вокруг было игрой темноты и лунного света, пространство плыло, качалось и шло туманными пятнами. Вот еще одно пятно, ничего особенного.
Но это пятно не плыло и не качалось, оно медленно и уверенно росло, постепенно поглощая вокруг себя свет. Через некоторое время пятно встало уже в четверть неба: неразличимая гора, скопление мглы, разливающееся все шире и шире.
Я уже не слушал Василия, только смотрел на эту мглистую гору, с ужасом соображая, как быстро она растет. Некоторое время я пытался понять, какого она цвета, с тем чтобы хоть как-то определить, что это такое. Куда, какого цвета? В ней не было цвета, разве что в центре мгла отливала чем-то бурым. Это не был туман — вот туман, перед нами, белейшее облако, разливавшееся от наших ног в сторону востока. С севера же к нам подступал не туман, а неизвестно что, какая-то страшная яма, только поставленная набок, открытая к нам пустой пастью. Еще немного спустя я понял, что у этой ямы не только цвета нет, в ней нет также верха и низа, нет никакого направления. Яма уничтожала направления, поедала пространство, внутри нее не оставалось ничего, как будто область смерти вдруг стала видима и придвинулась к нам вплотную.
Не так: она постоянно подвигалась к нам. Березы по краю поля по очереди исчезали в этой мертвой яме.
Я стоял в оцепенении и думал только о том, что случится, когда край этой бурой темноты подойдет и проглотит нас.
Все так и было; я не могу передать вполне странность этого состояния. Страх, настоящий страх обнял меня. Это было то, что я искал, чего следовало бояться (Лёвушкиной, чудесной) ночью.
— Пошли отсюда, — сказал я Василию, — пошли как можно скорее.
Но он не обращал на меня внимания, все продолжал рассуждать на тему толстовских чертежей и композиций. Ему понравился этот разговор. Я схватил его за рукав и потащил прочь, стараясь не оглядываться на стену темноты, которая накатывала нам на пятки.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Литература, посвященная метафизике Москвы, начинается. Странно: метафизика, например, Петербурга — это уже целый корпус книг и эссе, особая часть которого — метафизическое краеведение. Между тем “петербурговедение” — слово ясное: знание города Петра; святого Петра; камня. А “москвоведение”? — знание Москвы, и только: имя города необъяснимо. Это как если бы в слове “астрономия” мы знали лишь значение второго корня. Получилась бы наука поименованья астр — красивая, японистая садоводческая дисциплина. Москвоведение — веденье неведомого, говорение о несказуемом, наука некой тайны.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В третий том собрания сочинений Фридриха Дюрренматта вошли романы и повести «Зимняя война в Тибете», «Лунное затмение», «Бунтовщик», «Правосудие», «Поручение, или О наблюдении наблюдателя за наблюдателями», «Ущелье Вверхтормашки».
Мистер и миссис Биксби жили в маленькой квартирке где то в Нью Йорк сити. Мистер Биксби был зубным врачом, имел средний доход и маленький рост. Миссис Биксби была крупной энергичной женщиной с хорошим аппетитом. Она имела богатого любовника, некоего джентльмена, известного как Полковник. Они встречались двенадцать раз в году, не так уж и много — и потому вряд ли могли наскучить друг другу. Прошло восемь лет. После очередного свидания Полковник сделал ей рождественский подарок в шесть тысяч долларов — шубу из меха лабрадорской норки.
Фальков Борис Викторович, 1946, Москва. Член германского центра международного ПЭН-Клуба. Автор многих романов (Моцарт из Карелии, Трувер, Щелкунчики, Тарантелла и др.), повестей и новелл (Глубинка, Уроки патанатомии, Кот, Десант на Крит, Бомж и графиня СС, и др.), стихотворений и поэм (Простой порядок, Возвращённый Орфей), рассказов, статей и эссе. Переводился на немецкий, эстонский, английский, финский. Романы «Ёлка для Ба» и «Горацио» целиком публикуются впервые.Джон Глэд, «Россия за границей»:Стиль Фалькова более соответствует латиноамериканской традиции, чем русской, хотя его иронические сыскные романы имеют предшественников в фантастических аллегориях Николая Гоголя и Михаила Булгакова.Вениамин Каверин:Это проза изысканная и музыкальная.
Сим провозглашаю себя Христом. Я думаю, что ем сами убедитесь в этом, читая эту книгу. Дух истины - это не кто иной, как я Преподобный Секо Асахара.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Рассказ-эпилог к роману, который создавался на протяжении двадцати шести лет и сам был завершающей частью еще более долгого проекта писателя — тетралогии “Империя в четырех измерениях”. Встреча “последних из оглашенных” в рассказе позволяет автору вспомнить глобальные сюжеты переходного времени — чтобы отпустить их, с легким сердцем. Не загадывая, как разрешится постимперская смута географии и языка, уповая на любовь, которая удержит мир в целости, несмотря на расколы и перестрелки в кичливом сообществе двуногих.
Анекдотичное странствие выходцев из дореволюционной (Князь) и советской (Степанов) аристократии приобретает все более фольклорные черты, по мере того как герои приближаются к глубинному центру России — где богоискатели обосновались на приусадебной свалке. Героям Климонтовича подошли бы маски и юродивых, и скоморохов, как всему повествованию — некрасовская, чеховская, горьковская сюжетная матрица. От литературы к лубку, из московской студии к аллегорическому поселению «троглодитов», от подостывшего семейного очага к застолью с горячими беседами о благодати движутся Степанов и Князь, по пути теряя социальные и характерные черты, становясь просто русским человеком на ранде-ву с самим собой.
В предложенной читателям дискуссии мы задались целью выяснить соотношение понятий свободы и рабства в нынешнем общественном сознании. Понять, что сегодня означают эти слова для свободного гражданина свободной страны. К этому нас подтолкнули юбилейные даты минувшего года: двадцать лет новой России (события 1991 г.) и стопятидесятилетие со дня отмены крепостного права (1861 г.). Готовность, с которой откликнулись на наше предложение участвовать в дискуссии писатели и публицисты, горячность, с которой многие из них высказывали свои мысли, и, главное, разброс их мнений и оценок свидетельствует о том, что мы не ошиблись в выборе темы.
Бахыт Кенжеев. Три стихотворения«Помнишь, как Пао лакомился семенами лотоса? / Вроде арахиса, только с горечью. Вроде прошлого, но без печали».Владимир Васильев. А как пели первые петухи…«На вечерней на заре выйду во поле, / Где растрепанная ветром скирда, / Как Сусанина в классической опере / Накладная, из пеньки, борода».