Лёвушка и чудо - [29]

Погоняемые солнцем, мы перевалили за холм и спустились в низину.

Перед нами вилась речка, узкая и черная. Воронка — тогда я впервые увидел эту волшебную речку. Внизу, в центре композиции, ее пересекала тропинка; через воду был перекинут небольшой мостик.

Мы подошли поближе. Чем-то был замечателен этот мостик. Небольшой, узкий, собранный из светлых дощечек, как будто оструганных и отшлифованных вручную. Ничего особенного. Между дощечками темнели узкие щели.

И в эти щели, собираясь со всех сторон тонкими светлыми токами, словно в отверстия водосточной решетки, быстро стекал туман. В одну точку, спрятанную куда-то под мостик, он всасывался, затягиваемый невидимым и бесшумным насосом. Один миг — и не стало тумана. Как будто тонкий, узкий хвост неведомого зверя мелькнул и втянулся.

В воронку.

В Воронку.

Вот откуда вышла та полночная гора-бездна. Из этой малой воронки. В нее и ушла.

Про зверя с белым хвостом. Спустя три года мы опять были в Ясной (приехали писатели в сентябре, в толстовские дни). Добрели до Воронки[41], переправились на тот берег и уселись на траву порассуждать еще немного о чертеже толстовской усадьбы: здесь, в точке мостика, обнаруживается ее северный полюс, важнейшая точка в Лёвушкином устройстве Ясной. И вдруг на наших глазах из щели между дощечек мостика высунулась маленькая голова на тонкой светлой шее. Это была ласка. Создание изящное и, видимо, не боящееся людей. Ласка оглянулась по сторонам, потом уставилась на нас черными бусинами-глазками. Мы замерли. Несколько секунд нас изучал зверь из воронки Воронки и затем молниеносно исчез.

Втянулся.

XXII

Карта Лёвушки рисуется на изнанке Ясной Поляны. Она есть возражение миру взрослых: в ней все построено наоборот, от противного.

На этой карте Ясная не холм, а минус-холм — яма, кратер, лунка. В нее, Лёвушкину яму, то и дело погружаются герои его романа. Тонут или спасаются. Мы не различаем причины этого их качания — вверх-вниз, под воду и из воды, из помещения бытия в небытие и обратно.

Сюжет языческого утопления-спасения очень важен для Толстого — взрослого, «черченого» Толстого.

Самое время вспомнить о нем.

Когда-то он уехал из Ясной Поляны; ему было восемь лет, его детские мифы все были живы.

Восьмилетний призрак Лёвушки остался в ней. Не меняясь, он бродил по ее плюс и минус пространствам, не взрослея, не изменяя своей вере. Взрослел Лев где-то там, за пределами Ясной.

Он вернулся сюда ненадолго, затем вновь уехал. Очень важно вот что: все это время он вспоминал и записывал свои воспоминания о детской жизни. Оттого, что он принялся писать их сразу после смерти отца с единственной целью вернуть его, извлечь из прошлого с помощью тотальных воспоминаний, возраст героя его записок не менялся. Лёвушке как было, так и оставалось восемь лет.

И вот выросший, взрослый Толстой (1855 год, ему двадцать семь) возвращается в Ясную окончательно. Он много старше восьмилетнего Лёвушки. Он гораздо опытнее его в расчете и сочинении. Игры Лёвушки для него не более чем исходный материал в его большем по знаку сложности творчестве. Однако этот невзрослеющий мальчик в чем-то сильнее его. Понятно в чем: в вере, вере в чудо.

Большой Толстой снисходителен к Лёвушке, своей меньшой половине. До времени он позволяет этой своей половине веселиться, охотиться на зайцев и волков, однако рано или поздно прекращает эти детские игры.

Иногда он наказывает не в меру расшалившегося Лёвушку.

В «Войне и мире» хорошо заметны эти перемены, переходы от детского праздника к серьезности, а то и к наказанию (героя или самого сочинителя).

Так заканчиваются веселые Наташины Святки.

Мы уже следили за этими чудными Святками, за их опасной языческой глубиной. Чем они закончились?

Взять хотя бы Соню. В тот вечер Святок она приняла всерьез Наташину игру. Поверила Наташе, оттого что очень хотела поверить в то, что нынче ночью ее судьба может перемениться. И, очертя голову (тут вместо «черта» нужно подставить «Лёвушку», Льва, и выйдет — полевев головой), она бросается в омут Святок. «Меняет пол», одевшись гусаром, мчится по снежной (подводной) дороге в Мелюковку, которая вовсе не Мелюковка, но странное зачарованное царство, Ясная Поляна с изнанки, и там веселится и пляшет. Наконец, позабыв страх, она идет к сараю слушать домового, то есть — на самое дно мира, где пространство перевернуто: снизу светло и весело, вверху черно и скучно. Этим «подводным» подвигом Соня добывает себе фантомного жениха — Николая, переодетого карнавальной барыней в фижмах.

Но очень скоро она одумывается (всплывает с Отрадненского «дна»): спустя месяц в Москве она не дает пропасть Наташе в безумном приключении с Анатолем Курагиным.

И далее продолжается ее подъем: во время эвакуации двенадцатого года, когда Ростовы проезжают Троицу, Соня приходит в себя окончательно. По сути, она возвращается в христианство — неслучайно, что дело происходит в Троице, московской «географической» иконе. Там выздоравливает Соня: освобождает Николая от святочного обещания жениться на ней.

То есть жертвует собой, своей незаконной святочной любовью. Она именно спасается: