Лёвушка и чудо - [26]

Спрашивается, откуда берутся такие темные, дикие мысли?

Детские мысли.

Оттуда и берутся: из собственных расчетов и химер. Не из праздного интереса, не из желания нового развлечения — какое развлечение, если меня днем в этом месте пробрало морозом до костей?

Честно сказать, я сразу (взрослым, сухим умом) усомнился в этой затее. День провел в сомнениях. Идти или не идти? Расчеты показывали, что идти нужно, притом непременно в полночь. Здравый смысл советовал воздержаться.

Вечер как-то померк, акварельные виды Ясной размылись и отошли в сторону, чтобы не мешать внутреннему диалогу. Идти или нет? Разновозрастные голоса в оба уха советовали противоположное.

Ближе к ночи я обнаружил себя за воротами дома отдыха, в стеклянном кубике кафе, именуемого в просторечии «Под дубом», так-то стекляшка была безымянна. Сидя за стойкой, я перебирал аргументы за и против ночного похода. Как-то все это нелепо, но с другой стороны, именно эта нелепость и привлекает; все тропы захожены и засмотрены, ничего живого не разобрать, может, в темноте удастся разглядеть что-то новое?

Рядом со мной сидел писатель Василий Голованов[39].

— О чем задумался? — спросил он.

Я в двух словах рассказал о своих планах и сомнениях. Нужно прояснить скрытый чертеж Ясной. О чертеже романа «Война и мир» я ему еще не рассказывал, как-то не случилось, но некое общее понимание метафизической сущности географических карт, планов и вот таких заумных чертежей нами уже было достигнуто.

Нужно прояснить такой спрятанный, закопанный чертеж в месте могилы Лёвушки. Фокус в том, что нужно идти ночью. Скоро пойду, пока сижу, готовлюсь.

Я еще не знал, что такое исследователь Василий Голованов. И вот узнал. Едва заслышав о ночном походе на могилу, он сразу ожил.

— Зачем готовиться? Пошли сейчас! — заявил он. — Нечего откладывать.

Еще рано, только-только стемнело.

— Ничего не рано. Дойдем как раз к полуночи.

Пошли.

…Мы пересекли образцовую территорию дома отдыха; цветники и газоны расклеены как цветные фото в альбоме: ровными квадратиками, один к одному. Дальше пошли неровности, темный перелесок и за ним провал, топкое место; путь преградил ручей, которого не видно за густой травой. Здесь проходит самая короткая (тайная) тропа в Ясную. Достигнув ручья, тропа расплывается чавкающей лужей, на которой не держатся никакие мостки, все тонет.

Вот она, лужа: на поверхности колеблется пунктир из трех дощечек — поди переступи по ним в кромешной тьме.

Ступив, провалившись, поднявшись, изъяв стопы из влажной тьмы, мы двинулись далее по картофельному полю, спотыкаясь о комья черной твердой земли.

Поле составляло подобие нейтральной полосы между двумя мирами — яснополянским и внешним.

В самом деле, ночь представляет собой особое время для картографирования; проявляются невидимые границы, в человеке просыпается ребенок, готовый слышать сообщения своего и чужого пространств. Страх подскажет ему, в какую он ступил страну. Хотя нет, страшно не было, было прежнее ощущение — совершенной нелепости происходящего.

Перейдя бугрившееся под ногами поле, мы вошли в яблоневый сад. Со всех сторон потянулись черные корявые ветки. Василий завел разговор о злых овчарках, которых сторожа выпускают на ночь в усадьбе. Ему так же не хватало острых ощущений.

Нет, не страшно, смешно.

Подошли к дому Толстого: белый угол его был подсвечен прожектором.

Черная, с острым краем тень, расширяясь кверху, ложилась наискосок по стене дома. Все же нужно появиться охране, подумал я, — и тотчас из ворот вышел охранник. Теперь нас должны были задержать, арестовать, и охранник, наверное, тоже так подумал, но Василий опередил его.

— Володя, ты? — громко спросил он.

Это был тонкий ход. Будто бы мы пришли в гости к Владимиру Ильичу Толстому, директору музея. Они хорошо знакомы с Василием, отчего бы писателю Голованову не зайти в гости к директору музея Толстому? В двенадцать часов ночи. И охранник не удивился. Он знал, что в Ясную Поляну во множестве приехали писатели, они празднуют толстовский юбилей, так что два литератора запросто могли забрести сюда ночной порой.

Он подошел к нам, стараясь в темноте разглядеть лица.

Василий продолжил:

— Что-то мы заблудились в темноте. Не подскажешь, как пройти на могилу Толстого?

И вновь, несмотря на дикость и неуместность такого вопроса, охранник не удивился.

— Вон туда, — сказал он и махнул рукой. — Держитесь дорожки, а то заблудитесь.

Хороший парень. Мы поблагодарили его и отправились дальше. Прошли через пустоту исчезнувшего дома; проплыли мимо черные ноги лип, словно прошагали гигантские страусы — над нами зашумело их кружевное оперение. Далее направо — аллея, на которой хоть что-то было видно: над ней светили звезды. Где-то здесь указатель и поворот налево. Повернули на ощупь. Окунулись в темноту как в черную теплую воду.

Над головой сомкнулись ветви, погасли звезды, последние частицы света растворились в темноте. Спустя еще немного времени уже не над, а под нами незаметно просветлело, точно поднялось от черной земли мутно-серое облако, узкое, протяженное вдаль, — дорожка. Невесомо шагая, мы двинулись по облаку-дорожке. Оно двигалось вместе с нами, почти не поворачивая: прямо и прямо. Василий завел разговор о диких кабанах, которые будто бы из окрестных лесов частенько сюда забегали. Но меня не испугали кабаны, как перед тем злые собаки. Тогда он перешел на истории про снежного человека. И человек этот не был страшен. Нет, все это выдуманные опасности. Я не чувствовал угрозы.