Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов - [10]
— Колесо, — вслух произнес Воаз–Иахин. Ибо дело было в колесе, а колесо было колесом. Скульптор прекрасно знал то, что стало известно Воаз–Иахину лишь недавно, когда один оборот колеса забрал с собой его отца и карту, и осталась лишь темная лавка, и колокольчик, и дверь, и ожидание. Воаз–Иахин пожалел о своем знании. Лучше бы он не узнавал колеса.
Воаз–Иахин тряхнул головой.
— Укусить колесо — еще не все, — произнес он.
Дверь в его комнату была открыта, и на пороге появилась мать. Ее волосы были растрепаны, она, по–видимому, не могла справиться со своим лицом. В руке она держала нож.
— Все трудишься над своим школьным заданием? — спросила она.
— Да, — ответил Воаз–Иахин. — Зачем тебе нож?
— Вскрывать письма, — ответила мать. После паузы она сказала: — Ты не должен питать ненависти к своему отцу. Он болен рассудком, душой. Он сумасшедший. В нем чего‑то недостает, какая‑то пустота, которую что‑то должно было заполнять.
— Я не питаю к нему ненависти, — сказал Воаз–Иахин. — Я, кажется, вообще не питаю к нему никаких чувств.
— Мы были слишком молоды, когда поженились, — сказала она. — Мой дом, дом моих родителей, казалось, давил на меня. Мне хотелось уйти. Но не туда, куда уходили все деньги, в пустыню, этот отцовский надел там был ложь, ему никогда не суждено было зацвести. Они просиживали все дни напролет в гостиной, слушая новости по радио. По воскресеньям узоры на ковре повергали меня в отчаяние, становились хищными джунглями, грозились поглотить меня. — Она провела рукой перед глазами. — Мы могли бы иметь наш собственный зеленый уголок. Я хотела, чтобы он стал тем, кем мог бы стать. Хотела, чтобы он использовал все лучшее, что было в нем. Нет. Вечно в сторону, вечно неудача. Вечно — пустыня и сухой ветер, что сдувает все с места. Я и сейчас еще ничего. Тогда я была красива. В ту ночь, когда я поняла, что люблю его, я заперлась в ванной и разрыдалась. Я знала, что он принесет мне несчастье, причинит боль. Знала. Твой отец — убийца. Он убил меня. Он вырвал у тебя твое будущее. Он сумасшедший, но во мне нет ненависти к нему. Он не ведает, что сотворил. Он пропащий, пропащий, пропащий.
Он вышла, захлопнув за собой дверь, и Воаз–Иахин услышал, как она неверными шагами поднялась по лестнице к себе в спальню.
Он завершил второй рисунок и спустился в лавку за очередным листом коричневой бумаги. Тут он увидел, что почти все карты на стенах в клочья изрезаны ножом. Ящики стола были выдвинуты, а все хранившиеся там карты сейчас в беспорядке валялись на полу.
Воаз–Иахин взбежал по ступенькам. Нож лежал на кроватной тумбочке. Рядом валялась пустая бутылочка из‑под снотворного. Мать его то ли спала, то ли была в беспамятстве. Он толком не знал, сколько таблеток было в бутылке.
— Укусить колесо — еще не все, — шептал Воаз–Иахин, набирая номер скорой помощи.
7
Иахин–Воазу приснился его покойный отец. Он умер, когда Иахин–Воаз только начал учебу в университете. Однако во сне Иахин–Воаз был совсем ребенком и присутствовал на отцовских похоронах. Вдвоем с матерью они приблизились к гробу, утопающему в цветах, которые источали сильный удушливый запах. В гробу лежал его отец. Его глаза были закрыты, лицо нарумянено, гладко выбрито и бесстрастно, лоб разглажен, лишь борода торчала вверх, словно дуло. Его руки были скрещены на груди, а в левой руке была свернутая карта. Она была свернута рисунком наружу, и Иахин–Воаз видел кусочек голубого океана, кусочек материка, красные, синие и черные линии, дороги и железнодорожные пути. По краю было выведено четким почерком: «Сыну моему Иахин–Воазу».
Иахин–Воазу хватило смелости не потянуться к карте, не вырвать ее из мертвой отцовской руки. Он посмотрел на свою мать и указал на карту. Она вытащила откуда‑то из‑под полы ножницы, отсекла ими кусок торчащей мертвой бороды и показала его Иахин–Воазу.
— Нет, — заявил Иахин–Воаз своей матери, которая каким‑то образом превратилась в его жену. — Я хочу карту. Она была оставлена в его левой руке, а не правой. Оставлена для меня.
Его жена отрицательно покачала головой.
— Ты еще слишком мал для нее, — произнесла она. Внезапно стало темно, и они оказались в постели. Иахин–Воаз потянулся к ней, но между ними гроб, он попытался его оттолкнуть.
Ночной столик с треском перевернулся, и Иахин–Воаз пробудился.
— Оставлена в левой, а не в правой, — повторил он на своем родном языке. — Оставлена для меня.
— Что случилось? — спросила Гретель, садясь. Они всегда разговаривали между собой по–английски. Она не понимала его слов.
— Она моя, я уже вырос большой, чтобы владеть ею, — продолжал Иахин–Воаз на своем языке. — Что это за карта, что за океан, что за время?
— Проснись, — сказала Гретель по–английски. — Что с тобой?
— Который мы час? — спросил Иахин–Воаз по–английски.
— Ты имеешь в виду, сколько сейчас времени? — переспросила Гретель.
— Где время? — настаивал Иахин–Воаз.
— Сейчас четверть шестого, — ответила Гретель.
— Нет, время не там, — произнес Иахин–Воаз, и сон тут же выветрился из его головы. Позже он так и не смог припомнить, что ему снилось.
8
Матери Воаз–Иахина сделали промывание желудка и оставили в постели на два дня. После чего она заявила:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Роман Рассела Хобана «Мышонок и его отец» – классика жанра детской литературы и в то же время философская притча, которая непременно отыщет путь к сердцу взрослого читателя. В этом символическом повествовании о странствиях двух заводных мышей тонкий лиризм сочетается с динамичностью сюжета и яркими, незабываемыми образами персонажей. Надежда и стойкость на пути к преображению и обретению смысла бытия – вот лишь одна из множества сквозных тем этой книги, которая не оставит равнодушным ни одного читателя, задающегося вопросами жизни и смерти.
Британский романист американо-еврейского происхождения Расселл Хобан – это отдельное явление в англоязычной литературе, магический сюрреалист, настоящий лондонец, родившийся в Пенсильвании, сын украинских евреев, участник Второй мировой. Сперва Хобан писал только для детей, но с 1973 года – как раз с романов «Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов» (1973) и «Кляйнцайт» (1974) – он начинает сочинять для взрослых, и это наше с вами громадное везение. «Додо Пресс» давно хотелось опубликовать два гораздо более плотных и могучих его романа – две притчи о бесстрашии и бессмертии, силе и слабости творцов, о персонально выстраданных смыслах, о том, что должны или не должны друг другу отцы и дети, «Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов» и «Кляйнцайт».
«Амариллис день и ночь» увлекает читателя на поиски сокровенных истоков любви, в волшебное странствие по дорогам грез и воспоминаний. Преуспевающий лондонский художник Питер Диггс погружается в сновидения и тайную жизнь Амариллис – загадочной и прекрасной женщины, которая неким необъяснимым образом связана с трагедией, выпавшей на его долю в далеком прошлом. Пытаясь разобраться в складывающихся между ними странных отношениях, Питер все больше запутывается в хитросплетениях снов и яви, пока наконец любовь не придает ему силы «пройти сквозь себя самого» и обрести себя в душе возлюбленной.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.