Лев Толстой — провидец, педагог, проповедник - [41]
Это высказывание Толстого соответствует подобным утверждениям современных экзистенциальных психологов, продолжающих линию, идущую из Ветхого Завета и трудов Канта, о том, что дух является носителем высших эмоциональных состояний (красота, добро, правда, невинность, безгрешность) изначально. В этом заключается понимание Толстым изначальной целостности личности, которая постоянно нарушается, но которая является целью воспитания и объектом духовного влияния воспитателя. «Большей частью воспитатели выпускают из виду, что детский возраст есть первообраз гармонии, и развитие ребенка, которое независимо идет по неизменным законам, принимают за цель»[159]. И далее Толстой замечает, что как бы ни было неправильно развитие ребенка, в нем всегда еще остаются первобытные черты гармонии. При воспитании, по мнению Толстого, ребенку нужен только материал для полноценного развития, и воспитание часто портит, а не исправляет людей. «Чем больше испорчен ребенок, тем меньше нужно его воспитывать, тем больше нужно ему свободы»[160].
В данном контексте становится понятным, что Толстому ошибочно приписывалась идеализация природы ребенка. Толстой выразил мысль о том, что все воспитание ребенка, которому изначально свойственны гармония, правда, красота и добро, должно содействовать обретению целостности, движению к высшему идеалу гармонии, прообразом которого и является изначально добрая природа ребенка. Ребенку, по мысли писателя, «нужен только материал для того, чтобы пополняться гармонически и всесторонне»[161]. Так непросто подходил Толстой к проблеме целей духовно-нравственного воспитания.
Отрицание авторитарного воспитания и его целей — формирования системы качеств, черт характера в соответствии с этической нормой данного общества — было связано с отрицанием Толстым стремления педагогов создать некий эталон «наилучшего человека», который обездвиживал, овеществлял процесс воспитания; Толстой писал: «…люди, во-первых, не знают, какими должны быть люди, — могут в лучшем случае знать только идеал, к которому им свойственно стремиться; а во-вторых, люди воспитывающие сами никогда не готовы, не воспитаны, а сами, если они не мертвы, движутся и воспитываются»[162].
Широту философского кругозора Толстой выказал уже в первой программной статье «О народном образовании» (1862), оценивая различные этико-философские системы. Он писал: «Все педагогически-философские теории имеют целью и задачей образование добродетельных людей. […] Философские теории педагогики разрешают вопрос о том, как воспитать наилучшего человека по известной теории этики, выработанной в то или другое время и признающейся несомненной»[163]. Все философы педагогики, «начиная от Платона и до Канта… хотят угадать то, что нужно человеку», и «каждый предписывает законы, основанные на своей теории, и тем самым стесняет свободу»[164].
Видимо, тем, что Толстому и немецкому педагогу Дистервегу по-разному виделись цели воспитания, объяснялась возникшая в ходе их продолжительной беседы атмосфера непонимания, а высказанное Толстым замечание о том, что в деле воспитания лучшая система — не иметь никакой системы, расценивалось исследователями его педагогического наследия как стремление к анархии в деле воспитания и очередной парадокс писателя.
Толстого волновал вопрос низкой мировоззренческой, этической культуры, возможного снижения творческого потенциала из-за неверного понимания целей и задач нравственного воспитания. Нравственное воспитание в понимании Толстого — это форма нравственного развития. Нравственное воспитание осуществляется самой жизнью общества, семьи. Толстой считал ошибочной позицию тех педагогов, которые связывали цели воспитания с присвоением младшим поколением «сознания» данного этапа развития общества. Это бессмысленно, так как молодое поколение уже имеет это сознание. Цель нравственного воспитания состоит в развитии более высокого уровня сознания, идеальную форму которого человечество давно уже выразило в идее Бога, без которой ничего, кроме скотской жизни, по мнению Толстого, быть не может. Но цель не может быть выражена как нечто конечное.
Толстой считал, что объяснение духовной сущности человека и врожденного подсознательного стремления к благу, к совершенствованию содержится в христианском представлении о наличии частицы Бога в каждом человеке и о том, что человек эту частицу должен сберегать. Толстой не только не отрицал идею Бога, но считал, что она дает возможность утвердить в людях веру в их собственные силы на пути нравственного развития, что учение Христа «руководит людьми не внешними правилами, а внутренним сознанием возможности достижения божеского совершенства. И в душе человека находятся не умеренные правила справедливости и филантропии, а идеал полного, бесконечного божеского совершенства»[165].
Для иллюстрации утверждения, что цели должны быть выше человека, Толстой избрал образ реки жизни и пловца: направление, которое намечает человек, всегда должно быть выше того места, на котором стоит человек перед переправой, — течение жизни все равно снесет пловца ниже намечаемого пункта, и от самого человека зависит, насколько он удалится от намечаемой отметки, он свободен в выборе, но и ответственен за свою судьбу. Толстой любил повторять, что важно не быть совершенным, а стремиться к совершенству. В развитие этой мысли Толстой писал, обращаясь к юношеству: «…верьте себе, когда главное желание вашей души будет то, чтобы самому быть лучше, я не скажу: совершенствоваться, потому что в самосовершенствовании есть нечто личное, удовлетворяющее самолюбию, а скажу: делаться тем, чем хочет тот Бог, который дал нам жизнь, открывать в себе то вложенное в нас подобное ему начало, жить по-Божьи, как говорят мужики. Верьте себе и живите так, напрягая все свои силы на одно: на проявление в себе Бога, и вы сделаете все, что вы можете сделать и для своего блага, и для блага всего мира»
