Лев правосудия - [81]

Транков попытался снова схватить меня в объятия, но я оттолкнула его и пошла в туалет. Посчитав выпитые бокалы вина, пришла к выводу, что в таком состоянии садиться за руль не стоит: до дна я выпила только в конце ужина, но на протяжении его Транков подливал мне не раз. Значит, придется расхлебывать кашу, которую сама заварила. Посмотрела на свое изображение в зеркале туалета, будто собиралась сама с собой «жарить плотву».[30] Когда мы играли с дядей Яри, он всегда давал мне победить. Из документов о расследовании дядиной смерти в моей памяти задержалась одна деталь: в той сети, в которой нашли его тело, также застряли две мертвые плотвички.

Транков включил музыку. Я не узнала грустного вальса без слов, но звучало очень по-русски. Юрий снова приглушил свет в комнате и сидел на диване, откинув голову на спинку и закрыв глаза. Я уселась рядом и положила голову ему на плечо. Мы оба молчали; первый вальс сменился другим, потом баян заиграл печальную мелодию, и Транков принялся тихонько напевать мне на ухо.

— Тебе грустно? — спросил он, когда баян уступил место виолончели.

— Почему мне должно быть грустно?

— Из-за Сталя.

— Не говори все время о Стале! Давай уже забудем его! — прикрикнула я и закрыла рот Юрия своим.

На открытии «Санс ном» он источал жажду мести — вероятно, из-за своего провала в Бромарве. Надеялся, что соблазнит меня и будет потом до бесконечности поворачивать нож в ране, оставленной Давидом.

Поцелуй кончился тем, что Юрий вытянулся на диване и положил голову мне на колени. Я ждала его следующего хода, но долгое время ничего не происходило. Тогда я закрыла глаза и изгнала из мыслей все, кроме музыки. Минорные мотивы навевали покой, голова Юрия согревала мне бедра; сидеть с ним вместе в тишине казалось чем-то намного более интимным, чем возня во время занятий любовью.

— Ты когда-нибудь бывала в тюрьме? — совершенно неожиданно спросил он. Потом повернулся на спину и погладил мою щеку.

— Нет. Что мне там делать?

— Говорят, здесь, в Финляндии, тюрьма — сплошной отдых. Телевизоры в камерах и все такое. Я боялся, что меня арестуют из-за похищения, поэтому мы с о… с Паскевичем так быстро уехали. А потом сообразили, что могли бы сами выдвинуть обвинение против тебя.

— И поэтому с вас сняли запрет на въезд? Вы связались с юристами?

— Я не связывался. Валентин только позвонил однажды: из милиции сообщили, что мы снова можем без проблем ездить в Финляндию.

Это правда, что мое вторжение на виллу в Бромарве было незаконным и могло послужить поводом к обвинению, хотя моей целью было только освободить Хелену Лехмусвуо. Однако это все дело прошлое. По данным Лайтио, Паскевич больше в Финляндию не приезжал, а вилла в Бромарве была выставлена на продажу.

— А ты сам попадал в тюрьму?

— Только однажды, по недоразумению. И я извлек урок из своих ошибок. — Лицо Транкова стало замкнутым, хотя он сам завел речь о тюрьме. — Я попал на ту демонстрацию совершенно случайно и был настолько наивен, что даже не понимал, насколько это опасно. Потом отведал дубинки, и нас потащили в наручниках в кутузку. — Его затрясло.

— Против чего вы выступали?

— Против Путина. Это произошло во время его первого президентского срока. Нас продержали больше недели. Я получил разрешение сделать один звонок. Валентин отказался помочь, он восхищается Путиным. По его мнению, я получил по заслугам и должен был платить за свою глупость. На одиннадцатый день я освободился, и мне назначили тысячу рублей штрафа. Я даже не пытался занять эти деньги у Валентина. Я продал телефон и быстро нарисовал пару картин, которые тоже продал у станций метро. Если бы я не смог заплатить штраф, то угодил бы в тюрьму.

Голос его звучал озлобленно. Лайтио говорил, что Транков также был в русской исправительной колонии. Насколько я себе представляла эти заведения, они не лучше тюрьмы. Но я не хотела знать всего о Юрии, мне было важно только то, что он никогда не был полностью честен со мной, и мне следовало быть настороже.

— Я больше не хочу жить в России. В тюрьме избивали так, что сломали мне два ребра. А сказали, что я сам споткнулся и упал во время задержания. Сюрьянен помог мне получить вид на жительство, а когда пройдет нужное время, буду просить о финском гражданстве. Наверное, получу его, если для этого достаточно иметь работу.

— Ты еще поддерживаешь связь со своим отцом?

— С Паскевичем? Нет. Этот негодяй никогда не признавал меня, не дал мне своего имени.

Я засмеялась и пояснила оскорбленному Юрию:

— Надо думать, никто не рассказал тебе, что его фамилия значит по-фински?[31]

Я перевела на английский, объяснила, какие фекальные ассоциации это вызывает у финна, и лицо Юрия осветилось улыбкой. Я не могла не нагнуться и не поцеловать его. Пожалуй, мы можем немного утешить друг друга, и, надо думать, он мне даже немного нравится, так как я начала опять раздевать его, подстрекать к шутливой борьбе, притягивать к моим губам. В конце концов мы упали с дивана на пол, и Юрий опять издал тот странный звук, похожий на всхлипывание.

Когда все кончилось, я расслабилась и, наверное, заснула бы, если бы пол не был таким жестким. Юрий разложил диван, отыскал в ящике под ним одеяла, подушки и простыни. Я прижалась спиной к его груди, он обнял меня, прильнув губами к моему затылку. Никаких снов я в эту ночь не видела.