Лев правосудия - [4]

Давид говорил не долго.

— Кто это был? — спросила я, когда он вернулся на кухню.

— Мой прежний босс из Европола. Ничего особенного, просто еженедельный контрольный звонок, чтобы убедиться, что я по-прежнему в безопасности.

— Почему же ты чертыхнулся?

— Потому что он прервал наш ужин, cara.[4]

Давид улыбнулся, но только губами. В глазах снова появилось непонятное выражение, и он избегал моего взгляда. Давид снял ризотто с плиты и стал натирать в него пекорино. Его сильные руки уверенно управлялись с теркой.

Руки убийцы, подумалось мне. Я нервно отхлебнула местного вина, после артишоков оно казалось слишком кислым. Еще одна ложь, или, по крайней мере, дело, о котором я не должна знать. Давид не хотел рассказывать о той ночи, когда взорвал яхту «I believe» и стащил изотоп Sr-90.

— Это не такое дело, которое хочется вспоминать. — Вот единственный ответ, который я получила. — Я убил четверых, и здесь нечем гордиться. Однако мне приходится с этим жить.

В Испании он как-то описывал свои долгие скитания по волнам и ледяной холод, постепенно охватывающий тело, несмотря на спасательный костюм. Однажды, выпив почти полбутылки бренди, он сказал, что у четверых погибших в общей сложности были сотни родственников и друзей, которые остались горевать по ним. Покойники, конечно же, сами выбрали свой образ жизни, но вряд ли это послужило утешением для их близких.

Съев ризотто, мы отправились на вечернюю прогулку. На улице мы перешли на английский и стали обсуждать завтрашнюю поездку в Сиену. Давид предложил проснуться пораньше и собрать вещи, которые могут понадобиться, если мы там заночуем. Разгар туристического сезона был еще впереди, так что заранее бронировать места в отеле было не обязательно. Давид хотел показать мне фреску Симоне Мартини с изображением Монтемасси, которая находилась в ратуше.

— Я не столь хорошо знаю историю, чтобы понять, был ли захват Монтемасси героическим поступком Гвидориччо либо, напротив, злодейским. Может, это зависит от историка, — сказал Давид, когда мы стояли в крепости и смотрели на молодой месяц, бросающий мягкие блики света в долину внизу.

Вдоль стены ползла черная кошка. Вдруг она остановилась и заурчала. К ней присоединились еще две кошки, рыжевато-пестрая и серо-полосатая. Они явно хорошо знали друг друга. Вот бы у людей было все так просто: обнюхаешь друг дружку, и понятно, кто перед тобой — старый знакомый, заслуживающий доверия, или тот, от кого стоит держаться подальше. Серая кошка зашипела на черную, та угрожающе заворчала в ответ, и моя прекрасная кошачья теория рассыпалась, как семена цветка, упавшие мне в руку.

В темноте мы шли, тесно прижавшись друг к другу. Все запахи сейчас чувствовались сильнее, чем при свете дня, предметы казались тяжелыми и основательными. Давид прижал меня к стене южной башни и поцеловал. Его руки касались моей шеи, с легкостью охватывая ее. Местные жители видели светловолосую финскую туристку в обществе господина Ланотте, и вряд ли потом в крепости обнаружится ее труп. Интересно, с чего это подобная мысль пришла мне в голову?

Когда мы вернулись домой, Давид сказал, что пора ложиться. Мне спать совсем не хотелось, слишком неспокойным было настроение. Я бодрствовала возле Давида чуть не до рассвета, так и не решившись принять снотворное. После таблеток я была бы слишком вялой, чтобы ехать в Сиену по дороге, осложненной ремонтными работами и объездными путями.

Помню, что, когда в последний раз посмотрела на часы, было шесть минут четвертого.

В семь я проснулась оттого, что с меня сползло одеяло. Издали доносились переливчатые петушиные крики. Давид уже встал — его половина кровати была пуста. Я принюхалась в предвкушении: готова ли уже первая чашка эспрессо? Но в воздухе ощущался лишь запах нового лосьона для бритья, словно его только что распылили в воздухе.

Я натянула халат и пошла на кухню. Там никого не было. Кофеваркой не пользовались — я убедилась в этом, пощупав ее холодный бок. Может, Давид в туалете или отправился купить свежего хлеба? Мои веки были такими тяжелыми, что глаза не хотели открываться. Я умылась на кухне ледяной водой из-под крана. В туалете тоже никого не оказалось.

У Давида не было машины, только скутер, на котором он время от времени ездил в Роккастраду или в Паганико. Скутер по-прежнему стоял во дворе, следовательно Давид находился где-то поблизости. Я вернулась в спальню. Одежда Давида висела в шкафу. Вчера вечером он, раздеваясь, кинул на стул джинсы, синюю рубашку, носки и трусы — сейчас их не было. Отсутствовали также коричневые кожаные туфли и куртка.

Скорее всего, Давид пошел за хлебом.

Когда к восьми часам он не объявился, я попыталась позвонить ему. Кто-то сразу ответил по-итальянски, и мне не пришлось особенно гадать, чтобы понять слова автоответчика: «Абонент временно недоступен». Не было слышно сигнала его телефона и в квартире. Бумажник Давид обычно хранил в нагрудном кармане кожаной куртки, и его тоже нигде не было.

Все утро я провела в ожидании, каждые десять минут звонила на номер Давида, но все напрасно. Потом зашла проверить, на месте ли моя машина. Вчерашняя черная кошка сидела на капоте. Я была совершенно уверена: она видела, как Давид уходит.