«Наступил момент, когда он больше не мог сопротивляться своим порывам. Ответ на ту ярость, которая его мучила, был ясен. Другого выхода он не видел или не хотел видеть. Пришлось переступить запретную черту, и он совершил свой первый страшный грех. Но нарушив табу, он не почувствовал себя виноватым, не испытал страха или чего-то более ужасающего. Нет. Он обрел свободу. Серая, безликая жизнь наполнилась красками. Теперь никто не мог безнаказанно выставлять его на посмешище и подвергать унижениям. Любой выпад в его адрес завершался актом уничтожения агрессора. А проще говоря – убийством. И каждый раз, лишая человека жизни, он испытывал облегчение и удовлетворение. Другими способами и средствами взойти на пьедестал ему не удавалось. Самоутверждение – не самодурство, а способ существования и предназначение. Судьба – отговорка слабых и беспомощных, неспособных справиться с окружающим их, бездушным, злобным и коварным миром. Человек рождается для свершения возложенной на него миссии, иначе ему незачем коптить небо. Паразитам, живущим ради удовольствия, на земле не место. Только избранным дана власть очистить мир от скверны. И это счастье, что к нему наконец пришло озарение и он нашел свою нишу в хаосе бытия…»
Старинные настенные часы проиграли несколько аккордов венского вальса, и гонг отбил восемь ударов. Павел Михайлович Слепцов оторвался от рукописи. Он уже дважды прочитал роман начинающего автора: текст задел его за живое.
Сам некогда известный и популярный писатель Павел Слепцов за последние два года не написал ни строчки. Творчество не просто отодвинулось на второй план, оно вовсе ушло из его жизни Чужие книги Слепцова не интересовали тем более, но рукопись, лежащая перед ним, стала исключением.
Листы покоились на чистой белой скатерти, рядом с серебряным ведерком со льдом, из которого выглядывало позолоченное горлышко «Вдовы Клико», разлив девяносто восьмого года, славившегося удачным урожаем. Тут же стояли хрустальные бокалы. Стол, накрытый на две персоны, выглядел очень привлекательно. Цветы, белые витые свечи в серебряных подсвечниках, салфетки, ваза с фруктами. Изящно, со вкусом и душой.
Сегодня Слепцов ждал женщину и немного нервничал. Он был не молод, но и не старик – пятьдесят четыре года. Недавно от него ушла жена, его муза. Упустил, расслабился. Чего стоят ее последние слова: «С литературным импотентом музы не живут»! Удар ниже пояса. Он не винил Алену за ее жестокий поступок. В конце концов, она еще молода, энергична, целеустремленна, а он быстро выдыхается, не выдерживает заданный ритм жизни. Разница в возрасте в четверть века – не просто соотношение сил, а граница возможностей при общих желаниях.
Павел Михайлович вновь посмотрел на часы. Время не то чтобы остановилось, но замедлило свой ход.
В последние дни в жизни Слепцова произошло несколько событий, по его мнению, важных. Для кого-то все случившееся могло показаться незначительным, но для одинокого немолодого холостяка, превратившегося в отшельника, привязанного к рюмке, теперь все становилось событием.
Над этим он и пытался поразмыслить, сидя перед телевизором.
Телефонный звонок, раздавшийся несколько дней тому назад, застал Слепцова врасплох. Ему давно никто не звонил, да Павел Михайлович и не горел желанием напоминать кому-то, что он еще жив и даже, с некоторыми поправками, здоров. Звонили рано, и он еще не успел приложиться к утренней рюмке.
Слепцов сдунул пыль с трубки, поднес ее к уху и со свойственным ему сарказмом произнес:
– Приемная ада слушает.
– Рада вас приветствовать, прихвостень дьявола. Где же тебе еще быть, как не в аду? – произнес низкий женский голос с легкой хрипотцой, свойственной курящим женщинам. – Не хочешь разбавить свое пекло глотком свежего воздуха?
– Только не говори мне, что ты ангел.
– Ведьма средней руки с задатками активности, в отличие от некоторых.
Он узнал голос. Ему звонила Надежда Бурцева – хозяйка медиа-холдинга, в который входил модный женский журнал «Богема». Она же была бессменным редактором Слепцова и публиковала в журнале главы из его новых книг. Павел Михайлович оживился. Этот ранний звонок – отголосок из прошлой жизни. Перед глазами промелькнули яркие картинки из прошлого, когда он еще был в зените славы и наслаждался успехом.
– Итак, я весь внимание.
– Ты давно держал в руках мой журнал?
– Я вообще его не держал в руках, Надюша. Пока Алена жила здесь, она его покупала. Но ее уже нет. Бабочка упорхнула.
– Да, да. Печальная история. Но об этом потом.
– Лучше никогда.
– Согласна. Я на грани разорения, Паша. На рынке слишком много западного глянца, с которым воевать бессмысленно. У них миллионные контракты на рекламу. Диор, Версаче, Ролекс, Дольче и Габбана… Волосы встают дыбом. Короче говоря, я продаю холдинг одной свихнувшейся миллионерше с Урала.
– Рад за тебя, а ее мне по-человечески жаль. Но я-то тут при чем?
– Эта дама, похожая на суперстар, решила собрать всех авторов журнала за последние пять лет. Устраивает большой прием в «Национале» и хочет познакомиться с каждым лично. Мне поручено всех найти и разослать приглашения. Сейчас я у нее на побегушках. Жду, когда она перечислит деньги, потом сбегу, пока не избили. Придешь?
