Летом сорок второго - [39]

Белогорская девушка Маша Уманцева обмазала на зиму сарай для итальянских мулов, и немецкий комендант в благодарность выписал пропуск на десять душ, которым дозволялось посетить родное пепелище. Добровольцы сыскались быстро, попала в их число и Тамара. Ольга Гавриловна наказала дочери глянуть на подворье и дом, проверить, уцелело ли хоть что-то полезное, поискать и прихватить в хозяйство что-нибудь похватное[32].

Процессия вышла затемно, ранним ноябрьским утром. Мороз уже давил по-зимнему, но снег еще не выпал. Тамара быстро пересчитала всех и заметила, что людей не десять, а одиннадцать. Сразу же тревожно подумала: при проверке документов выяснится, что незаконно идет в Белогорье именно она, но потом узнала, что неучтенным идет Ваня Сыровченко, мальчик четырнадцати лет. Он посчитал, что итальянцы не будут скрупулезно сверять по бумаге всех участников или не сочтут его, ребенка, за полноправного участника похода. Выглядел мальчик действительно щупло, даже для своих лет. За пазухой он нес завернутую в тряпицу горсть освященной земли. Отец его погиб 6 июля при бомбардировке, хоронили наскоро, в собственном огороде, но теперь мать Вани где-то освятила землю и старалась хоть и с опозданием, но провести необходимый обряд.

К вечеру прошли больше половины пути и в сумерках оказались в Сергеевке. На дорогах валялись лимонные корки, по выгону с высохшей травой детвора гоняла самодельный, сплетенный из веревок и тряпок мяч. Трое безоружных итальянцев шли мимо и тоже включились в игру. Дети радостно пасовали, переговаривались с солдатами на смеси русского-итальянского и жестами.

– Ты гляди, что за народ, – удивился пожилой крестьянин из белогорцев. – Попробуй вот так с мадьярами…

Словно приманенные его словами, из ближайшей хаты вышли два немца. Один с презрительной ухмылкой кивком указал на веселую толпу. Второй пронзительно свистнул. Итальянцы не сразу поняли, что свистят им, по одному останавливались, одергивали форму, шли дальше. Детвора, сграбастав мяч, пошла искать другой выгон, подальше от этой хаты.

До родного села оставалось полтора десятка километров, но приходить туда ночью не было смысла. Всю ватагу приютили на околице Сергеевки, в крайней к Белогорью хате.

С рассветом снова двинулись в дорогу и к обеду были на месте.

На окраине села встретился патрульный. Проверив документы, часовой выделил провожатого, и всю делегацию направили в комендатуру, на Семейский край. Когда миновали Чаплийку и, перевалив гору, выбрались на открытое место, из-за Дона донесся знакомый, но уже подзабытый свист. Через мгновение рядом выросла дюжина разрывов. Мины легли с перелетом в сотню метров. Все мигом опустились на корточки, а итальянский провожатый распластался в меловой пыли, жирным слоем устилавшей дорогу. Еще несколько шагов – и новый залп из многоствольного миномета. Теперь недолет в сто пятьдесят метров, и снова перепачканный мелом итальянский солдат, как подкошенный, валится в промороженную едкую пыль. Отец работницы, благодаря которой эта делегация и оказалась здесь, при каждом залпе молился вполголоса:

– Господи Всемогущий, пошли еще бомбочку! Хай его еще искупают.

После этих слов все перестали даже приседать, а на итальянца поглядывали с презрением.

– Дядя Гаврил, значит, наши не ушли? Значит, это они за Доном? – спрашивал Ваня.

– Так и есть, брехали немцы про Павловск. Близко наши! – радовался пожилой мужик.

В комендатуре делегацию продержали до вечера. Без дела их там не оставили. Люди носили воду, пилили бревна, кололи дрова.

Солнце почти коснулось горизонта, когда им снова дали провожатого и отвели к Выщей улице. Уманцевы, да и большинство других «делегатов» до оккупации жили здесь. Провожатый показал на пальцах, что можно разойтись по домам, но через 20 минут он будет ждать всех в месте сбора.

Тамара поняла, что за это время ей не добежать до Зеленого переулка, и, не искушая судьбу, решила составить компанию Ване.

Прибежав в родное подворье, мальчик первым делом заспешил в сад. Еще издали он заметил, что отцова могила разрыта. Наверняка оккупанты приняли ее за замаскированный под захоронение схрон. Обнаружив на дне «схрона» покойника, они даже не забросали разрытую могилу обратно землей.

Ваня в волнении остановился на краю ямы. Комкая в руках тряпицу с землей, он два раза пытался заглянуть на дно, но каждый раз, резко отпрянув, снова замирал. Тамара стояла в стороне, не зная, подбодрить мальчика или оставить его в покое. Ваня зубами развязал узелок и, не глядя на дно могилы, вытряхнул туда землю.

Спустившись в погреб, Ваня подал Тамаре тряпки и старый чугунок.

– Вычистили все, – сказал он, вылезая, – ни картошинки, ни морквинки не оставили.

Делегацию снова отвели к комендатуре, поставили отметки в общем пропуске и проводили за село. До темноты успели прийти к опушке Ольгиного леса. В поле решили не выходить, а провести ночь в лесу, но и костра разжигать не осмелились: село рядом, прибегут на огонь оккупанты, объясняй им потом.

Всю ночь не сомкнули глаз, протанцевав и пропрыгав на морозе. За день отмахали львиную долю пути, переночевали в «Опыте». Следующим утром, далеко за пределами Кошарного, в поле, натолкнулись на встречную делегацию расселенных в хуторе белогорцев. Все с нетерпением ждали новостей. Навстречу бежали заплаканные мать и бабушка Вани. Они издали всматривались в толпу и, насчитав только десять фигур, подумали о самом плохом. Мальчик же в пути выбился из сил, еле волочил ноги и совсем затерялся позади остальных «делегатов». Среди мелких деталей и сбивчивых рассказов страхи и волнения пропали, пронеслась основная весть – Красная армия никуда от Дона не ушла.