Летом сорок второго - [41]

– Нам такое знать не полагается.

– Ну, фамилию тебе не скажу, а вот ты мне свою назови – в синодик поминальный запишу, за здравие молиться буду.

– Шутите, товарищ Первый, – расплылся в улыбке пилот, про себя ликуя: «Орден выпишет! Вот я какой счастливый!»

Из тумана залаяли собаки. Начштаба пошел на шум, оставив пилота наедине с пострадавшей машиной. Скоро выплыл из молочной пелены плетень, за ним пустая левада и соломенная крыша хаты.

Хрустя подошвами сапог по высохшей тыквенной ботве, генерал осторожно прокрался через задворки. Из хлева вышла баба с подойником, увидела военного, замерла в недоумении.

– Что за район? Фронт далеко?

Баба махнула в сторону предполагаемого фронта:

– Далеко, милый.

– И немцы там же, на фронте?

– А где ж им быть? Наши держат, не пущают.

Генерал облегченно выдохнул:

– Ну, хоть у своих сели. До ближайшего города сколько?

– Калач в тридцати верстах.

– Транспорт какой-нибудь найдется у вас в колхозе?

Под вечер генерал сидел в штабе местного истребительного батальона, выслушивал истории приземления своих попутчиков. Самолет артиллериста рухнул в бурьян недалеко от Калача. Машина главы авиации врезалась в провода и разбилась, но пилот и генерал отделались только ушибами. По телефону начштаба связался с Бутурлиновкой, сообщил о своей судьбе без подробностей командующему фронтом, на чьей территории планировалось проводить операцию:

– Да, нас не ждите. Утром выезжайте автомобилем прямо на Осетровский плацдарм. Проведем рекогносцировку района предстоящей операции. Разработаем диспозицию на месте. – Повесив трубку, повеселевший начштаба с яростью потер ладони: – Ну что, еще чайку попросим?

И бодро хлопнул своих коллег по плечам.

Глава 27

На Саратовском вокзале остановился поезд. Из пассажирского потока отделился невысокий гражданин в крестьянском полушубке и малахае. Увидев на перроне коменданта вокзала, поспешил к нему:

– Товарищ комендант, не подскажете, как мне найти сержантскую школу?

Комендант оценивающе окинул приезжего взглядом, указав на дымящий паровоз, отходивший с другого пути, стал цедить слова через левый угол рта, едва приоткрывая его:

– Вон она, школа сержантская, на фронт отправляется.

Гражданин бросился к отходившему составу, стал звать, прыгая через пути:

– Безрученко! Есть Безрученко?

В открытом дверном проеме стояли молодые сержанты, один из них откликнулся:

– Федька, что ли?

– Да! Федор Безрученко!

– В другом вагоне, – указал сержант, – следом за нами.

Поезд только набирал обороты, гражданин легко нагнал следующий вагон. На его призыв в дверях показался удивленный Федор:

– Крестный, ты откуда здесь?

– Привет, Федька! Вот приехал на оборонный завод устраиваться.

– Как там дома? Как наши? – торопился Федор, видя, что поезд ускоряется.

– Всех из деревни выселили, твои в Майданку переехали. Мать тебе гостинцев собрала, да, видать, не успею из сумки достать, на самом дне они. Возьми вот денег немного. – Крестный протянул Федору свернутые купюры.

– Спасибо! А мы вот на фронт.

– С Богом, Федор! Гляди там, не подставляйся!

Федор грустно улыбнулся, помахал остановившемуся на краю перрона крестному. Когда поезд разогнался, Федор задвинул двери теплушки, присел на дощатые нары. Встреча с крестным всколыхнула череду воспоминаний из детства. Стали проплывать лица друзей и родных, пологое Донское левобережье, где он не раз встречал зарю с удочкой в руках.

– Чего загрустил, Безрученко? – прервал его воспоминания знакомый голос. – По мамке соскучился?

Это язвил над ним шахтер из Кемерово, нагловатый и дерзкий Жарков. Он был старше Федора года на два, работал в шахте до начала лета, потом его лишили «брони». Шахтер разговаривал деловито, всегда давал кучу советов, не заботясь о том, нужны они кому-нибудь или нет, считал себя самым умным и не скрывал этого.

– Тебе бы не на фронт, а в монастырь, – продолжал он издеваться, намекая на случай получасовой давности.

Сержантская школа разместилась по теплушкам, бойцы, стоя в проходах, последний раз смотрели на город. Федор увидел шагавшего по перрону священника.

– Гляди-ка – поп! А я думал, их давно порассадили, – сказал Жарков.

Федор спрыгнул на гравий, покрывавший пути, подбежал к священнику. Сдернув с головы шапку, коснулся пальцами земли, сложил ладони одна на другую и сказал:

– Благословите, батюшка!

Священник вздрогнул, увидел перед собой молодого военного, сложил пальцы и перекрестил Федора:

– Господь благословит.

Потом положил руку на выставленные Федором ладони. Парень поцеловал руку священника, а когда разогнулся, батюшка обнял его, коснувшись бородой щеки…

– Слушай, а чего ты руку ему полез целовать? – не унимался Жарков, трясясь от смеха. – Он что, барышня?

Федор хотел промолчать, потом увидел любопытные лица товарищей и негромко ответил:

– Дурак ты, Жарков.

– Кто дурак? – выкрикнул шахтер, решительно спрыгивая с верхней полки дощатых нар.

– Ты дурак, ты, – уже увереннее повторил Федор.

Жарков яростно бросился на обидчика, Федор пошире расставил ноги и крепко сжал кулаки, но на полдороге Жаркова перехватили руки сержантов.

– Ты у меня еще получишь, крыса церковная! Я тебе устрою! – кричал из-за спин разъяренный шахтер.