Летом сорок второго - [35]

Из свидетельства жительницы Курской области Татьяны Ивановны Шапенко

Жизнь в совхозе «Пробуждение» шла размеренно и неторопливо. Хозяйство в семье Журавлевых мало-помалу наладилось: содержимое подвала радовало изобилием овощей, собранных с огорода; Виктор до заморозков успел наготовить на зиму сена; детей Ольге удалось отмыть, заштопать их ветхие одежонки, сновавшую в волосах живность – вывести.

Внутри хаты, где они стали на постой, к дверям был прибит список живущих в доме людей. В нем возраст старших детей – Виктора и Антонины, был сознательно уменьшен на год, чтобы они не попали в категорию трудоспособной молодежи, выгоняемой ежедневно полицаями на общественные работы.

Тамара и Антонина ходили по воду к ручью, впадавшему в ставок, и это было, пожалуй, единственной трудностью. Иногда они приходили помогать Сергею Гавриловичу, проветривали погреба с картошкой и свеклой, обрывали паростки.

Однажды девушки заскочили в сарай, где их дядя пересыпал из мешков в закром муку. В это же время туда наведался Клейст: высокие хромовые сапоги, начищенные до блеска, широкое галифе, каракулевая шапка и дорогой пиджак – франт, а не бригадир.

– Как дела, Сергей? – спросил он приветливо.

– Слава богу, Борис Михалыч.

– Муку не подворовываешь при пересыпке? – шутя или всерьез поинтересовался управляющий.

– Как можно, Борис Михалыч! Вы меня на такое место устроили, да чтоб я вас подвел? – даже обиделся Медков.

– Значит, без потерь у тебя? – прохаживаясь по амбару и оглядывая мешки, говорил Клейст. – Иди-ка сюда, – что-то увидев, поманил он к себе работника.

Сергей Гаврилович подошел. Управляющий показал ему на прогрызенный мышью угол мешка и просыпанное просо.

– Без потерь, говоришь? – Клейст влепил подчиненному жесткую оплеуху.

Сергей Гаврилович зажал губу, из которой потекла струйка крови.

– За недогляд твой, – добавил управляющий.

С момента прихода немцев это уже был не тот Борис Михалыч, каким его знали раньше. Может, он не выдержал испытания «медными трубами», может, занимаемая им должность обязывала действовать жестко и держать работников в узде, чтобы они не разворовали доверенного ему хозяйства. Не исключено, что в нем постепенно вновь воскресло высокомерное отношение ко всему негерманскому.

Ольга после обеда, взяв с собой Тамару и Тоню, шла к жене Клейста, которую знала давно, когда та еще жила в Кирпичах. Там она укладывала спящую Галю на кровать, сама садилась болтать с супругой Клейста, а девушки в это время вязали детям шерстяные чулки. Тамара изредка бросала взгляды на портреты Гитлера и Хорти, висевшие напротив икон.

– Сергеевна, твой-то где нынче? – спросила Ольга.

– Опять мадьяры приезжали, уехал с ними. Говорит, ночью побег в «Опыте» был.

Все давно знали, что близ Гришевки в совхозе «Опыт» организован концлагерь. В нем содержалось немало белогорцев. Люди там жили в бывших свинарниках.

– А кто ж сбежал-то? Не из наших, не из белогорских? – спросила Антонина.

– Гражданские вроде бы все на месте, – отвечала супруга Клейста, – а военных было четыре десятка, так тех недосчитались утром. Мой говорит, будто поначалу туалета в лагере не было, люди ямки в бараке рыли и ходили туда. Дак весь барак уже ископали. Уговорили коменданта туалет в лагере поставить. Выстроили будку прямо над обрывом, на краю лагеря. Так военные этой ночью через дырку в уборной все на волю-то и вышли. Прямо в овраг попрыгали.

– А твоего зачем туда вызвали? – допытывалась Ольга.

– Вроде как переводчик тамошний, Шнейдер, что до войны в школе у нас работал, он с побегом помог. Что с ним стало, не знаю, а только Михалычу сказали, что туда будет ездить переводчиком, пока новый у них не сыщется.

– Думала ль, когда за него замуж шла, что так пановать с ним к старости будете?

– Ой, Гавриловна, не говори. Сколько меня родители отговаривали: да немец, да на что он тебе, да веры не нашенской, голытьба, ни кола ни двора. А он, глядишь ты, крестился на русский манер, потом работать стал за двоих, германская порода, трудолюбивая. Если бы в ту историю с монастырем не ввязался, глядишь, раньше бы мы пановать начали. Десять годков ведь тогда ему присудили. Вышел из лагеря – Аркашка у нас появился. И сейчас, Гавриловна, слава богу, все есть, – обвела взглядом комнату супруга Клейста, – и воду нам возят, ходить к ставку не надо, а вот… душа болит, Гавриловна, болит. Не по-людски, наверное, живем…

* * *

Две нестарые женщины из слободы Подгорной пошли к соседнему хутору за дровами. На краю небольшого лесочка попалась им воронка, а на дне ее четверо раненых людей в оборванной советской форме. Они сидели тут еще с прошлой ночи, когда напоролись на засаду. Как только сбежали они всем скопом из концлагеря, то разбились на пятерки и такими группами решили пробираться к фронту. Полночи брели на восток спокойно, а под утро нашла их сыскная команда. Командира группы убили сразу, но этим четверым удалось сбежать, найти укромную воронку и схорониться в ней. Все четверо были ранены. Глядели в глаза нашедшим их бабам с горечью, страхом и жалостью. Из хутора слышался собачий лай и команды на непонятном языке. У обеих женщин мужья воевали.