Летом сорок второго - [33]

Виктор видел, как впереди него бежал долговязый мадьяр, высоко выбрасывая к подбородку коленки.

Штурмовая пара прошлась над застывшей техникой. В воздух полетели детали попавших под бомбы машин, дым и пламя. Громыхая телегами, с которых посыпались тяжелые ящики, врассыпную бросились лошади.

Виктор закатился под куст, рядом рухнул незнакомый дед. Длинно прокашлявшись, старик перевел дух, с одышкой сказал:

– Под вражьей бомбежкой… на переправе… выжил, а от своей подохну… Ты, сынок, тоже… с Белогорья?

Виктор коротко кивнул. Штурмовики сделали еще один заход над техникой, превратив ее в груду пылающего хлама. Досталось и гужевому транспорту. Когда налет закончился и подневольных ездовых сгоняли к месту сбора, Виктор слышал, как достреливали искалеченных лошадей.

На обочине в рядок лежало с десяток трупов, покрытых брезентом, но средь возниц потерь не было. Не один час ушел на сбор разбежавшихся лошадей и погрузку ящиков. В помощь пригнали рабочую команду – мужиков преклонного возраста. Между собой они переговаривались на странной смеси немецких, польских и еще каких-то слов непонятного происхождения.

Виктор, затаскивая в телегу очередной ящик, краем уха слышал стариковские домыслы:

– Говорят, с Польши, с Чехии понагнали – жиды тамошние. Вся Европа на немца вкалывает. Такой силищей не грех и с нами потягаться. Так-то, куда немцу одному против махины нашей?

К вечеру гужевая колонна подкатила к донскому берегу. Передний край четко обозначился своей многоуровневой обороной. В глубокой балке стены были располосованы траншеями. Дальше, параллельно Дону, протянулись спирали проволочных жгутов. Летела вскинутая лопатой земля, гулко стучал в меловую породу заступ, с визгом сыпалась из-под зубастого полотна свежая горсть опилок. Труженики все те же: рабы-евреи из Восточной Европы; пленные красноармейцы; набранные из местных невольники.

Виктор заметил, как мальчик лет двенадцати торопливо рыл яму под пулеметное гнездо. К нему подошел небритый мадьяр, выразительно показал на падавший за горизонт солнечный диск, на циферблат своих часов и на незаконченную яму. Удар прикладом угодил между детских лопаток, ребенок заскулил как щенок.

Ящики разгрузили в подземный меловой каземат, телеги угнали, а возницы сгрудились в маленьком овражке неприкаянной отарой. Конвоиры ушли и, похоже, про возниц забыли. Местным солдатам до невольников-ездовых тоже не было дела. Так и не дождавшись, что их призовут, старики и подростки под утро ушли к своим обиталищам.

Глава 24

Во второй половине августа на фронте перед Дуванкой стало спокойнее. От военных удавалось услышать, что немцев в Белогорье сменили сначала мадьяры, а потом итальянцы. Германцы же требовались в Сталинграде.

Так совпало, что богатый на разорение 1942 год оказался богатым и на урожай. Бабы и детвора вручную косили рожь, ячмень, овес и жито. Помимо трудодней колхоз расплатился с хлеборобами продуктами. Семье Безрученко удалось наполнить зерном несколько ящиков и бочек, которые зарыли в сарае. Овощи с огорода тоже были убраны и снесены в погреб.

В середине осени прошел слух, что из всех придонских местностей выгоняют жителей. Вслед за слухом в один из вечеров на улицах Дуванки поднялся шум. Солдаты заходили в дома, объявляли приказ о выселении гражданских лиц из прифронтовой двадцатипятикилометровой зоны.

Баба Ганна прямо с порога встретила красноармейцев сердитой бранью и решительно заявила, что никуда из родного двора не пойдет. Сержант вытащил из кармана свернутый вчетверо листок:

– Читай, бабка: «С 14 октября начать…»

– Не совай мне эти бумажки, – отмахнулась баба Ганна.

– Давай, бабка, не безобразничай. – Сержант уже выталкивал вздорную старуху из дома.

– Проклятые! Хуже гитлеров! – возмущалась она, потом подняла глаза к небу и закричала: – Спасибо, сынок! Заслужил матери хорошую власть, что теперь из собственного дома выгоняют.

Сын ее, Иван Митрофанович, погиб на фронтах Гражданской войны, и старушка не раз поминала о нем. Так же точно баба Ганна призывала его в свидетели, когда в 1929 году из ее двора в колхоз уводили корову.

Услышав высказывания в адрес Советской власти, сержант коротко бросил подчиненным:

– В карцер старую ведьму.

Бабу Ганну выволокли со двора.

– Куда вы ее? – бросилась следом Ирина.

– На месте, гражданочка, – остановил ее сержант. – Собирайте вещи и одевайте в дорогу детей. У ворот две подводы, грузите на них имущество, продукты. До весны вы сюда не вернетесь.

Ирина, вытирая слезы, бросилась в кошару. Переловив овец, связала им ноги и всех четырех погрузила на подводу. Маруся и Аня набили несколько мешков картошкой и зерном, а хозяева телег, парни лет семнадцати, перенесли их к своему транспорту. Туда же навалили одеял, посуды и теплой одежды. Корову и телушку привязали к разным подводам.

Солдаты приказали выдвигаться.

– Куда править? – спросил парень с первой подводы.

– К шляху. Там дальше видно будет, – ответил сержант.

Корова, привязанная к первой телеге, шла смирно, а вот телушка с самого начала бросилась проявлять непокорность. Мотая головой, она рассупонила налыгач и, взбрыкнув, побежала обратно к родному двору. Догнать ее Ирине не разрешили.