Летом сорок второго - [30]

Из манящих прохладой смородиновых кустов доносился писк губной гармошки. У крайней хаты на Верещакинской улице торчал вкопанный оккупантами столб с табличкой «Rossosch – 47 km».

Девочки разбежались по дворам в поисках продуктов и полезных вещей. Тамара нашла вместительный чугунок литров на семь и нарыла в него молодого картофеля. Помогла Марусе и девочкам наполнить корзину вишнями.

На выезде из Белогорья девочки встретили телегу. В ней развалились два солдата в синей форме. Один, тучный и рыжий, правил лошадью, мусоля в зубах травинку. Второй дремал, накрыв лицо картузом. Позади телеги катился привязанный на веревочку игрушечный грузовик из дерева.

– Если чего начнется, – тихо проговорила Бабичева, – вы бегите, а я их задержу.

– Маруська, не дури! – шикнула на нее Тамара. – Изнасиловать могут.

Когда телега приблизилась, ездовой рассмотрел девочек, потом толкнул спутника в бок и радостно проговорил:

– Jussi, katsoa mitä kauneus! Muistatko, miten se oli, kun tulimme Petroskoissa?[18]

Дремавший солдат убрал с лица кепку, приподнявшись на локте, без интереса взглянул на девочек заспанными глазами. Ездовой остановил лошадь, слез с телеги, выплюнул травинку и, запустив руку в корзину, стал забрасывать вишни в рот. Пережевывая их, он спросил:

– Mikä on nimesi pieni nuke?[19]

Тамара с девочками, остановившись на пригорке, наблюдала, что будет. Солдат забрал корзину из рук Марии, поставил на землю у ног девушки, присел на корточки. Спутник его протирал опухшее со сна лицо, ковырял пальцами глазницы.

Мария резво подхватила корзину с земли и бросилась догонять подруг. Толстый выставил ей вдогонку указательный палец:

– Пуф! Пуф! Пуф!

* * *

Через день недавние финские знакомцы наведались в беженский лагерь. Верховодил снова рыжий толстяк, дружок его лишь покорно ходил следом, обводя всех северным меланхоличным взором. Выбрав корову черно-белой масти, толстяк похлопал ее по хребту, поискав глазами, крикнул:

– Хазяка!

От сгрудившихся баб, с тревогой наблюдавших за гостями, отделилась владелица коровы. Финн молча сунул ей в руки котелок. Женщина взмолилась:

– Пан, ваши сегодня уже два раза ее выдаивали, пустая она. Детям и то не хватает. Побираться мне, что ли, при живой-то корове?

Говоря это, она пыталась вернуть котелок владельцу. Финн молниеносно рассвирепел, выбил котелок из бабьих рук, следующим взмахом выхватил из кобуры пистолет. Сразу налетели дети: вцепились в бабий подол, обхватили ее за ноги, в голос зарыдали. Рука с пистолетом тыкала то в одного ребенка, то в другого и вдруг мелко задрожала. Спрятав оружие в кобуру, финн длинно выругался и сплюнул в сторону. На солнце сверкнул широкий лапландский нож. Корова, мучительно заревев, бросилась бежать, орошая траву кровью из разрезанного вымени. Баба еще сильней залилась слезами, побежала догонять раненое животное, а финн, пнув зазвеневший котелок, зашагал к своей подводе.

На другой день, когда очередная партия пошла в село за провизией, на краю села их обстреляли. Одной девочке прострелили ногу, а старику Васильченкову пуля пробила тулью фуражки, опалив волосы. «Гуманный» оккупант дал понять – пути в Белогорье отныне нет.

Глава 23

В сарае создалась неформальная верхушка из семей колхозников. Они поймали несколько овец, разбежавшихся из морозовских ферм, готовили их на свой гурт, не делясь при этом с семьями, не работавшими до войны в колхозе. Ольга была домохозяйкой, а ее муж трудился в Белогорьевском промышленном комбинате и был приравнен к рабочим, поэтому семья Журавлевых, как и некоторые другие семьи, не участвовала в этом колхозном мясоеде.

Однажды на обездоленные семьи все же была выделена одна освежеванная овца. Когда наваристый бульон уже готовы были разлить по мискам и раздать оголодавшим детям, в стойбище беженцев появились всадники.

– Матка! Айда! Партизан! – летело над лошадиными головами, воздух рассекала тугая плеть.

Один из мадьяр, низенький и невзрачный, но с добрым гладким лицом, жестами показывал: собирайте вещи и скорее уходите. Виктор торопливо навесил на корову два мешка, один с продуктами, другой с одеялом и прочей рухлядью, на налыгаче потащил корову за собой. Ольга не выпускала из рук Галю, Тамара то вела, то несла Зою. Антонина забрала в руки утварь, что не поместилась в мешки, следила, чтобы не отстал Боря. Людей выгнали на Сагуновский большак, конвоиров стало больше.

За деревенькой Лыково Ольга вновь хотела улучить момент и отстать от колонны, как тогда в Андрюшкино, но ее опередило несчастье. Мучимые жаждой, около лужи склонились две девушки. Тучный конвоир сдернул с плеча автомат и застрелил одну из них, подскочил ко второй и ударил прикладом. Девушка успела закрыться рукой, вскрикнула от боли. Мадьяр перебил ей предплечье, из открытого перелома пошла кровь. Вместо стонов и слез девушка разразилась потоком жутких ругательств:

– Подлюга жирная! Рожа, что сковородка, аж ушей не видать! Воды тебе из калюжи жалко?!

Она и сама понимала, что это ее последние слова, и напоследок так отчаянно костерила его. Конвоир резко бросил девушке:

– Bolond! Szeretné hogy éhen a kolera?