Летом сорок второго - [26]

Из дневника кинорежиссера А. П. Довженко

Вереницы телег с ранеными, колонны беженцев и военных отхлынули от берегов реки, скрылись в глубине донского левобережья. Дуванка опустела на несколько дней. Непривычно повисла эта тишина. Четыре дня царило безвластие: армия и партийные учреждения покинули деревню, оккупанты остались на том берегу Дона, не помышляя переходить на этот.

Между жителями не умолкали споры: почему немец не переходит реку? Баба Ганна однозначно отвечала: «Иссякли». Убежище, вырытое за эти дни, было полностью закончено. Небольшая комнатушка высотой в человеческий рост, сверху перекрытая досками и полуметровым слоем земли.

На пятый день в деревне вновь появились красноармейские части. Солдаты выставили в ложбинах и промоинах минометы, в садах оборудовали позиции зенитчики, связисты протянули провода от хат, выбранных под штабы и наблюдательные пункты, в ярах попыхивали дымком замаскированные полевые кухни.

От Федора приходили редкие письма. В них он сообщал, что из Урюпинска его направили в Саратовскую школу сержантов. Поначалу говорили, что не тронут, пока не закончится уборочная, но обстановка на фронтах лишила молодых трактористов «брони», хотя многим из них, как и самому Федору, не исполнилось восемнадцати. Ирина вздыхала, роняла крупные слезы.

Уже минуло пару дней, как красноармейцы вернулись в деревню. Анюта бегала по улице, где всезнающая пацанва галдела, собравшись у края ярка.

– Слыхали? Разведка наша ночью к немцам ходила, а наутро один хохол из той разведки не вернулся! – заявлял один курносый.

– Так, может, его схватили?

– Да нет, говорят, ни выстрела, ни писка не было. Сам сдался.

– Вот диверсант! Я бы таких расстреливал! – орал перепачканный в золе шестилетний мальчишка, не по годам нахватавшийся житейской «мудрости».

– А ты-то откуда знаешь? – спросила Аня у курносого.

– Я разговор двух наших командиров подслушал. Видишь, они из штаба уходят.

Анюта взглянула на хату в переулке. Из нее выносили столы, папки с документацией, связисты сматывали провода.

Анюта резво побежала во двор поделиться новостью с домашними. До калитки оставалось не больше десятка шагов, как в воздухе внезапно засвистело и следом разорвалось. Аня почуяла, как земля задрожала у нее под ногами, упала на живот. Через секунду свист повторился, за вторым взрывом грянул третий. Девочка лежала, боясь подняться. Со стороны ярка донесся шелест. Приоткрыв глаза, Аня увидела оседающую глиняную пыль, соломенную труху и мелкий сор.

Из калитки появилась перепуганная Ирина. Подскочив к дочери и быстро осмотрев ее, она раскричалась:

– Сколько раз сказано: из двора ни ногой! Какие теперь гулянья! Тут будь!

Анюта была не из тех, кого можно оставить дома простым назиданием. Прибежав к месту, где еще недавно стояла хата, они с матерью увидели кучу глины, соломы и дранковки. Целым остался лишь угол от кладовки. В этом уцелевшем углу обезумевшая девушка с воплями лезла на стену. В ногах ее валялось пустое ведро.

Ирина подскочила к ней, похлестала по щекам, несколько раз сильно встряхнула. Безумной была дочь хозяйки этого дома. Сама хозяйка, узнав, что офицеры покидают ее дом, пренебрегла запретами и направилась туда за периной. Дочери своей указала поставить ведро с молоком в прохладную кладовку. Когда она зашла и опустила на пол ведро, хату накрыл дальнобойный снаряд. Уцелевший угол хаты оказался спасительным. Первыми двумя снарядами немцы пристреляли цель.

Следующей ночью семья проснулась от жуткого шума. Он не походил на авиационную бомбежку или на перестрелку минометов. Откинув рогожу светомаскировки, Ирина увидела, как со стороны хутора Безбожник в небо уходят сполохи оранжевых трасс. Выдернув за руки из постели полусонных детей, Ирина побежала с ними в сад. На дворе царило светопреставление. Ночь исчезла, над Белогорьем стояло зарево, в Дуванке можно было читать газету. С неба сыпались былинки обугленного камыша.

– Хоть иголки собирай! – крикнула Ирина.

– Бедные пайдуны, – вторила ей баба Ганна. – Небось сегодня всех поубивают.

Глава 22

В Белогорье бушевал огненный шторм.

«Катюша» сыпала свои ракеты на центр села, Долгую, Набережную и Октябрьскую улицы. Немцы с криками: «Stalins оrgel!»[10] бежали с переднего края, оставляя окопы и узлы сопротивления. Остановились они только на окраинах села – Семейском и Сагуновском краях. Под бомбежку попал автопарк немецких и собранных по окрестностям советских машин, стоявший близ больницы.

Саманные хатки с камышовыми крышами вспыхивали сухими спичками, и то, что уцелело при бомбежке 6 июля, с лихвой догорало теперь. В воздухе кружили черные хлопья сгоревшего очерета. Ревущая огненная стена неслась от одного очага к другому, наталкивалась на такую же стену, разбивалась одна об одну. В ту ночь дотла сгорело около двухсот дворов. Немецкий штаб на Рижку был размолочен в пух и прах. Никто из белогорцев не пострадал: частью они были выселены немцами, частью еще не вернулись из окрестных оврагов и своих погребов.

С началом обстрела семья Журавлевых покинула сарай Чекана. Старшие взяли на руки младших, Виктор и Сергей Гаврилович повели в поводу скотину. Остановились в самом конце Сагуновского края, у разбитого параличом старика Филимонова. В его дворе нашли приют еще несколько семей.