Летом сорок второго - [21]

Глава 16

Еще на рассвете, когда немцы были на подходе к Россоши, Сергей Гаврилович Медков выехал на бричке из города, перегоняя в Лиски коровье стадо в несколько сотен голов. По дороге попадались ехавшие на телегах жители, но не было того ажиотажа, что царил накануне. В воздухе повисло неизведанное и страшное, деревни затаились в безмолвии, готовясь к самому худшему. Про Белогорье говорили: переправы там больше нет, самолетов вчера прилетало под сотню. Надо идти на юг – к Богучару, но это крюк большой, до Колодежного ближе, но и там налеты, бомбежки, обстрелы.

За Сагунами от встречных беженцев Сергей Гаврилович узнал, что паром в Колодежном тоже потоплен. Оставалась надежда на паром в Колыбелке, и Медков дал указание погонщикам забирать еще севернее – сворачивать на Хвощеватку.

Он доехал туда за полдень. Встречные бабы рассказали: «На старой кобыле проскакал какой-то партейный. На ходу кричал, будто вдоль Дона чешут немцы, отсекают наших от реки».

Последней возможностью просочиться меж Доном и сжимавшимися щупальцами было Костомарово. Зная о небольшом острове против села, Медков решил переплавлять скот вплавь. На подъезде к Костомарову из растущего у дороги терновника выскочили солдаты. Они окружили скот, погонщиков выдернули из седел, вскочили на дрожки к Медкову. Один схватил его за грудки и швырнул на дорогу. Потом подняли с земли, поставили на ноги.

На левых рукавах солдат были повязки с красно-белым домино и надписью «Hrvatska», а на пилотках вместо кокард – латинская буква «U». Солдаты говорили на языке, из которого Медков понимал отдельные слова, а порой даже фразы. Летели злобные восторги:

– Komunistički! Komunistički![4]

Вспомнив содержание некоторых довоенных газет о международной обстановке, Сергей Гаврилович догадался:

– Братья! Югославцы…

В лицо посыпались удары. Белокурый солдат, тряся Сергея Гавриловича за шиворот, брызгал слюной:

– Ono što želite Jugoslaviju, рas Židov? Sada ste na crijeva će objaviti![5]

– Я не коммунист! – закрывался от ударов Медков. – Клянусь Богом!..

– Breshesh, boljševik! – свирепел блондин. – Ne možete usudio ukaljati ime Gospodnje njegove lascivne usta![6]

– Клянусь, братцы! – убеждал усташей Медков и крестился по-православному.

Загалдели все разом. Блондин вытащил тесак с широким лезвием.

– Sada smo odsječeni prstima, – процедил он сквозь зубы, – još uvijek nisu potrebni, jer vi ne znate kako ih treba staviti u znaku križa. Od sada ćete biti kršteni panj[7].

…Спустя многие годы, лежа в кровати перед смертью, Сергей Гаврилович терзался мыслью: почему они не исполнили своих угроз? После войны он слышал рассказы фронтовиков, говоривших о русских деревнях, выжженных дотла усташами на пути к Сталинграду, о зверствах их в самой Югославии…

Его распластали посреди дороги, придавили коленом голову, навалились на руки, под правую ладонь положили приклад карабина, обшарили карманы. Перед глазами Медкова колыхалась бронзовая медаль с отчеканенной надписью: «Za poglavnika i za dom». Лазивший по карманам усташ извлек кипу казенных денег, протягивая их блондину, занесшему нож над головой, сказал:

– Hej, Stevo, pogled na njega puno sovjetskih rubalja. Možda, je to veliki «naletjeti»?[8]

Тот стал рассматривать туго набитые пачки купюр, убрал оружие в ножны и вынес вердикт:

– Hajde, to će dostaviti Rossosh, komandant, neka su Nijemci razumiju. A možda bi mu nagradu? Janko ide sa mnom, Yoso i Ante. Dajte im uhvaćeni konji, goveda i rotirati u suprotnom smjeru[9].

Сергею Гавриловичу велели идти рядом с дрожками и не отставать. Стадо гнали ходкой рысью, Медков бежал трусцой. Он быстро выдохся, держался за выпуклый бок дрожек, сплевывал слюну. Страх не сковывал ног, а наливал их, обессиленные и глухие к боли, новыми силами. Не выдерживавших темпа и отстающих коров усташи без проволочек достреливали. Бывший начальник заготскота знал, что его жизнь сейчас не ценнее коровьей.

Со шляха хорваты увидели речушку и повернули к ней. Пока животные жадно пили прогретую воду, хорватский старшой велел Медкову отцепить болтавшееся на дрожках ведро и поискать воды попрохладней – невдалеке виднелся хутор. Усташ смерил пожилого доходягу взглядом: такой не попытается сбежать, вымотала дорога, да и умрет со страха.

Дошагав до ближайших деревьев, Медков обернулся, бесшумно поставил ведро и рванул в сторону от хутора. Такой прыти он не видал от себя даже в молодости. Через пару километров бешеного бега в глазах начало темнеть. Завалившись в высокий бурьян, Сергей Гаврилович слышал, как сердце выламывает ребра из груди. Он понимал, что медлить нельзя, надо бежать, если усташи его настигнут, то теперь не пожалеют. Но время шло, силы не возвращались, а погони не было слышно.

Глава 17

С моста видно, как в водах реки разыгралась беда. Подо мной на дне реки видны перевернувшиеся и врезавшиеся друг в друга орудия и автомашины. Рядом с ними затянутые на глубину утонувшие лошади, над которыми потоки воды, зеленоватой и прозрачной, будто скользящей по жизненным формам, которые сохранились в леднике.

Подевильс К. «Бои на Дону и Волге» – дневниковые записи офицера вермахта