Летом сорок второго - [19]

– Ни в коем случае, – поняв шутку Блумберда, заулыбался Швейх.

– Я распорядился выделить вам три мотоцикла, оберштурмфюрер. Наша авиационная разведка доложила, что на этом берегу практически не осталось советских солдат, а те, которые еще здесь, думают лишь об одном: как поскорее удрать. Отправляйтесь в этот хутор и найдите Клейста.

Невдалеке их ждал выделенный Блумбердом транспорт. Швейх указывал дорогу и потому сел за водителем на головном мотоцикле. Гельмут, пересадив пулеметчика на второй мотоцикл, расположился в коляске, ему не хотелось глотать пыль и бултыхаться позади.

– Все это время вы держали связь с Клейстом? – спросил Лернер, когда они выехали из Россоши.

– Да, навещал его в Кирпичах. И он ко мне ездил. Дружили семьями, – отозвался Швейх.

– А как давно вы знаете его?

– Мы познакомились в Киеве, на сборном пункте, куда сгоняли плененных из Галиции. Многоязыкая толпа: немцы, венгры, чехи, босняки. Оттуда мы попали сюда – в Россошь. Два года трудились на помещичьих полях. Затем наступила революция. Нам предоставили возможность идти домой, но Клейст в то время женился на местной девке, а затем и вовсе перешел в православную веру. Весной восемнадцатого наши кайзеровские войска на три дня заняли Россошь. Клейст к тому моменту уже переехал к жене, в Кирпичи, а я собирался перейти к нашим, но так и не удалось. Линия фронта скоро отодвинулась от Россоши, да и я тоже обзавелся семьей. Пугала неизвестность: что будет со мной, если вернусь к своим? Опять попаду в окопы? Война порядком осточертела, не хотелось покидать молодую жену и возвращаться к грязи, крови и вшам.

– Потому вы и проиграли ту войну, господин Швейх, – кричал ему из люльки Лернер. – Вашему поколению не хватило выдержки. Распустили нюни и бросились к бабьим юбкам, оставили фронт.

– Прежде чем его оставить, мы четыре года проливали кровь!

– Я уважаю ветеранов Великой войны, господин Швейх, но мне, как и всем немцам, до конца дней будет стыдно за Компьенское перемирие.

– Позвольте спросить, господин обер-лейтенант: сколько времени вы провели на фронте?

– Две недели, – немного смутившись, ответил Лернер, – но до этого я боролся с партизанскими бандами на Украине.

Швейх наклонился к уху водителя, показал дорогу на развилке, но Лернеру ничего не ответил.

Глава 15

Шинкарев вернулся в Белогорье и не узнал его. Горсад, Дом Советов, площадь и прилегающие к ней улицы загромоздили разбитые машины, повозки и трупы. На перекрестке раскорячился подбитый танк, из вентиляционной решетки валил черный смрад, а земля рядом была перепахана воронками. Похоронная команда застыла в оцепенении. Часто попадались клубки человеческих тел, измолоченные осколками, а порою жуткого вида кисельные пятна из мяса, крови и чернозема.

Раскинув руки по сторонам, лежал мальчик в светлой рубашке. Уголок пионерского галстука втоптан в пыль, на ноге багровым кровоподтеком отпечаталась дуга подковы. Возле телеги в объятьях застыли старик со старухой. Пройдя долгий путь вместе, они не расстались и после смерти. Рядом с ними – женщина лет тридцати, присыпанная землей от взрыва. У ее ног, вцепившись в край юбки, в позе эмбриона застыла девочка, не желавшая отпускать подол матери, уже понимая, что та мертва. Опрокинутый взрывом грузовик придавил ноги худой женщины. В ее окаменевшие запястья вцепился черными пальцами мужик, с клоками плохо растущей бороды, впалыми щеками и острым кадыком.

Курился дым от ночных пожаров, тлели дощатые борта грузовиков. Рядом с остовами сгоревших бензовозов высохшими деревьями застыли обугленные трупы. Истошно блеяла раненая овца. В воздухе тянуло гарью, паленым мясом, мертвечиной. Убитые лошади, закусив в агонии удила, лежали запряженными в разбитые повозки и телеги. Их вздувшиеся бока, тонкие ноги и маленькие головы пугали своим непривычным видом.

Шинкарев встряхнулся, стал раздавать поручения:

– Ревякин, найдите подходящую воронку в сквере. Гражданских будем хоронить отдельно. Форму обыскивать, документы сдавать мне.

Артиллеристы грузили убитых солдат на подводы, везли к воронке в дальнем углу, у северной стены горсада. Недалеко от воронки стоял обнесенный невысокой оградкой пирамидальный обелиск. На его жестяной табличке значилось:

БЕЛОВ В. В.

КАЛАШНИКОВ А. М.

РУЧКИН С.

«Рядом с нашими отцами, погибшими за счастье трудового народа, теперь лягут их дети», – подумал Слава, листая документы погибших: военврач Чебовская, красноармеец Бондарь, красноармеец Бутенко, старший лейтенант Хованских, красноармеец Гайденко, красноармеец Эйвазов.

С ближайших улиц стали сходиться белогорцы. Они помогали закапывать животных и погибших беженцев. Убитый скот привязывали к лошадям и волоком тащили к воронке на углу Набережной и Коминтерна. Воронка в одном из дворов стала последним пристанищем для погибших беженцев. Среди снующих мужиков и баб, держась за живот, ходила беременная лет двадцати.

– Не вовремя, сестрица, рожать надумала, – крикнул ей солдат.

– Не говори, браточек, уже и сама три раза пожалела.

Шинкарев собрал из действующих в одиночку местных группу и, поставив над ними Ревякина, с остальными солдатами отправился по другим улицам. В районе садов на окраине Зеленого переулка и Школьной улицы белогорцев никто не организовывал. Жители собирали павших солдат, хоронили их в братской могиле на выгоне.