Лето никогда - [13]

– Перепутали родительские мнемы, – простыня зашевелилась: под ней что-то чесали. В лагере было полно насекомых, и зуд поражал многих. – У нас фамилия нейтральная, бесполая: Фартух. Вместо маминой приехала папина.

– Эпрон, – сказал Миша.

– Что?

– Просто так. Эпрон. Фартук по-английски.

– Эпрон… Капрон.

– Иприт.

– Ифрит.

– Ибикус.

– Инкуб.

– Суккуб тогда уж, – рассмеялась начальница, перекатилась и обняла Мишу, походя вынув из его пальцев сигарету.

Миша, не успевший собраться с силами, отвел ее руку. Одновременно он, пытаясь возбудиться, прикрыл глаза, чтобы вызвать умозрительный образ той, что лежала с ним рядом. Ему казалось, что если приукрасить действительность, то дело пойдет на лад. В торжественные дни, например, начальница «Бригантины» смотрелась очень даже выгодно: она одевалась, как скаут, в рубашку и шорты, повязывала галстук и в этом виде принимала парад; после одного такого случая Миша сказал себе: решено! – и в тот же вечер постучался к ней, прихватив с собой все, что положено брать в этих случаях: шампанское, полевые цветы, коробку каких-то страшненьких конфет, седых и пыльных. «Оставь все здесь, выйди и зайди, как нашкодивший мальчик», – сказала она ему с порога.

Сейчас, отвернувшись и с закрытыми глазами, он видел только большие ступни, короткую шею с родинкой и ненормально узкую талию, способную пройти в кольцо из пальцев. Сущая машина, думал Миша. Совсем заездила евреечку-врачиху: та спала с лица, и глаза стали, как сливы, и чем-то пахло все время, черт-те чем.

– Как же так, – проговорил он задумчиво. – Как это вышло технически, чтоб отцовская мнема легла… не понимаю.

– Оказывается, все просто, – начальница уступила и теперь лежала на спине, не касаясь Миши. – Претензий с моей стороны не было. Если бы мне дали выбрать, я сама…Это же интересно, разве нет? Почему мужики такие правильные? Неужели тебе никогда не хотелось неестественного – ведь все в тебе есть, и оно тоже, где же пытливость ума?

Мишу передернуло:

– Нет уж, спасибо. Не надо мне таких экспериментов.

– Почему, глупый? Боишься, что дальше, по детишкам твоим пойдет, да? Так им, если мальчишки, немного пассивности не повредит.

– У меня не может быть детишек.

– Забыла, извини. А я-то, дура, таблетки глотаю.

– Ерунда. Мне просто трудно… – Миша сделал паузу, подбирая слово. Он редко беседовал на абстрактные темы. – Трудно самому, своими руками…переломить природу. Да и мамашины душевные терзания меня никогда не привлекали. Зачем я буду грузиться?

– Ты ничего не переломишь. В природе возможно все. Нам в институте как говорили? Мир бесконечен, и все возможно, а раз возможно, то и станет. И никакого предназначения у нас, кстати, нет. Мы – один из возможных и потому неизбежных вариантов, и все.

Миша покосился на часы. Он окончательно убедился, что больше любви не будет. Из-под брошенного полотенца выглядывал корешок какой-то книги, и Миша потянул его, как бы захваченный внезапным интересом. Вытянув, и вправду заинтересовался фамилией автора: Букер.

– Надо же, – усмехнулся он, показывая обложку начальнице. – У меня в отряде тоже есть Букер.

– Сынок, – улыбнулась та. – Ты не знал?

– Понятия не имел, – Миша раскрыл книгу и прочитал заглавие: «Пониженная Дифференцированность как Основа и Цель Современного Развития». – Можно взять почитать?

– Почитай, – начальница зевнула. – Автор противоречит себе. Рассуждает о простоте, а сам пишет книги. Он крупный идеолог, между прочим, стыдно не знать. Ты можешь идти, если хочешь; ты совершенно не обязан здесь задерживаться против воли.

Миша беззвучно чертыхнулся.

– О чем ты говоришь! Просто я…

– Да-да, Второй Энергоблок, я знаю.

По ее тону было ясно, что она действительно знает. Второй Реактор часто оказывался полезным прикрытием, и Миша, расставаясь с женщинами, не раз себе говорил, что нет худа без добра.

Он быстро оделся. Начальница продолжала улыбаться.

– Зайду на ферму, посмотрю, что там, – Миша, не находясь с темой, сморозил глупость. Но пришлось продолжать: – Вчера, знаешь, свинья там…потомство свое сожрала, всех поросят.

– И что тебе? Сожрала – и Слава Богу, ну скушала – и хорошо, можно больше не волноваться за них, не переживать, лучше самой съесть. Поспать теперь можно спокойно.

Она потянулась, снова взяла стакан и продолжила:

– В природе есть мудрость. Я часто думаю, что хорошо бы и людям – сожрать так вот сразу, чтобы не расстраиваться. Все равно им не жить по-нормальному. Что-нибудь, да случится, везде и за всеми не углядишь. Мама моя, помню, очень переживала. А я, к ее ужасу, после мнемы прямиком – к папе… Поневоле замечтаешься, что не сожрала дитём.

Миша стоял столбом, не решаясь уйти, и крепко сжимал под мышкой книгу Большого Букера. Взгорбленная простыня рассуждала:

– Вот бы все уничтожить самим! Из чистой любви. Когда-нибудь это будет. Мы не позволим ввязаться боженьке, который привык снимать сливки. Мой папа… – на этом слове она запнулась. – Он часто говорил: кто я и кто Бог, как мне его любить? Как я могу? Кто я такой, чтобы завидовать и подражать святым?

– Я давно хотел спросить, – Миша сменил-таки тему. – Как это бывает у женщин? Мнема?