Лето на Парк-авеню - [70]

Шрифт
Интервал

– У нас тут серьезная проблема, – сказал Берлин.

– Опять? – Хелен, сидевшая в своем кукольном креслице, встряхнула головой с томным видом.

– Это печатать нельзя, – он шлепнул страницы на стол.

– И почему же? Что не устраивает вас на этот раз?

Хелен встала из-за стола, уперла кулаки в свои узкие бедра и стала притопывать ногой. За последние несколько недель у нее прибавилось дерзости. Она словно бы усвоила отношение «мне терять нечего» и решила, что, если уж ей суждено угробить журнал и всех нас заодно, она может сделать это с помпой.

– Нельзя печатать на обложке такую строчку, – Берлин ткнул пальцем в заголовок «Новая таблетка, повышающая сексуальную отзывчивость женщины». – Серьезно, ты сделала это просто, чтобы позлить меня?

– Хочешь верь, хочешь – нет, Ричард, но я о тебе не думала. Ни разу. Я думала о моих девушках. Мы заключили соглашение, – напомнила она ему, затем вставила сигарету в мундштук и закурила. – Ты собирался отойти в сторону и доверить мне издание журнала.

– Это было до того, как ты решила выкинуть что-то подобное.

– Ты хочешь, чтобы журнал продавался или не хочешь? – и, едва договорив это, она саркастически рассмеялась. – Ах да, конечно же, не хочешь. Ты хочешь, чтобы я с треском провалилась и ты бы выпихнул меня. Но имей в виду, я никуда не собираюсь. Эта строчка поможет продать журнал.

Как ни странно, Димс, Дюпюи и Эрик не вмешивались и молча смотрели, чем закончится схватка между Берлином и Хелен. Она держалась точно фехтовальщица, изящно нанося удар за ударом, и через двадцать минут Берлин был повержен.

Он поднял руку из последних сил и сказал:

– Это не просьба, Хелен. Я сказал, что эту строчку на обложке лучше заменить прежде, чем печатать номер. Часы тикают, и я настаиваю, чтобы завтра утром – если не раньше – мне первым делом представили новую строчку.

Он развернулся и вышел, а за ним – его всадники.

Я ожидала, что Хелен ударится в слезы, но она не стала раскисать. Она подошла к своему столу и позвонила по прямой линии Дэвиду. Через десять минут она вышла из кабинета с темными очками на голове и сказала мне:

– Если меня будут спрашивать, мы с Дэвидом уехали на полдничек.

Я подумала о том, чтобы напомнить ей насчет встречи, запланированной на час дня, но решила, что полдничек ей сейчас нужнее, чем встреча с очередным фотографом.

Примерно через полтора часа мне позвонила регистраторша.

– Элис? – пискнул ее голос через интерком. – К миссис Браун пришел мистер Скавулло. Что мне ему сказать?

Наученная опытом, я ни словом не обмолвилась про полдничек, а спустилась в холл и встретила гостя. Я впервые видела Франческо Скавулло. Он был так же хорош собой, как и его фотографии для обложек «Вог», «Семнадцать» и «Город и село». Настоящий щеголь, вплоть до заломленной набок «федоры», затенявшей его левый глаз. Его отличал сильный загар и почти черные волосы, а зубы – идеально ровные и абсолютно белые – казались искусственными.

Я представилась ему как секретарша миссис Браун и сказала:

– Я ужасно сожалею, но возникло одно дело. Боюсь, миссис Браун пришлось уйти. Я бы позвонила и перенесла встречу, но это только что случилось.

– А, – он сверкнул лукавой улыбкой и поднял палец со значением. – Может, переносить ничего не понадобится.

– Прошу прощения?

– Птичка на хвосте принесла, что августовский номер может и не выйти.

Очевидно, до него дошли слухи, и мне безумно захотелось найти Хелен, обхватить ее хрупкую фигурку и защитить от злопыхателей.

– Да ладно, – сказала я и хохотнула, почти как Хелен, – вы же не из тех, кто слушает глупые сплетни?

Я улыбнулась классической улыбкой Хелен и даже хмыкнула, словно нарочно подражая ей, но ничего подобного у меня и в мыслях не было. Само получилось.

Он улыбнулся, достал из нагрудного кармана сигарету и постучал фильтром о стойку регистрации прежде, чем закурить.

– Я вижу, вы всецело на ее стороне.

– А что в этом такого? – сказала я уже своим нормальным голосом. – Миссис Браун отличная начальница.

Едва я это сказала, как с улицы стремительно вошла Хелен.

– О, Элис, – сказала она, сияя улыбкой, – мой муж – блестящий ум. Абсолютно блестящий. Сделай одолжение, киса, напечатай это и сразу отнеси мистеру Берлину.

Она отдала мне бумажку и заметила стоявшего в стороне Франческо Скавулло.

– А, Фрэнк, – она коснулась его руки и приложилась к обеим щекам. – Извини, что заставила ждать.

– Не нужно извиняться. Я просто болтал с твоей прелестной секретаршей. Обращайся с ней как следует, – он указал на меня сигаретой, – а не то я ее украду.

– Только попробуй – я за нее готова убить, – она улыбнулась. – Ну, идем, – и она повела его к себе в кабинет. – Входи в мой салон.

Я взглянула на бумажку, которую она дала мне, и увидела новый заголовок. Точнее, прежний заголовок с минимальной доработкой. Слово «сексуальную» было зачеркнуто, и получалось: «Новая таблетка повышает отзывчивость женщины».

Я напечатала эту строчку и отнесла мистеру Берлину. Его секретарша проводила меня к нему в кабинет, который был просторней моей квартирки и имел потрясающий вид на Манхэттен.

– Присядьте, – вот и все, чего я удостоилась.

Я присела в одно из ушастых кресел перед его столом и положила руки на подлокотники. Ожидая вердикта, я почувствовала себя Алисой в стране чудес – таким огромным было кресло.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.