Лето на Парк-авеню - [69]

Шрифт
Интервал

– Элис, – сказала она, когда почти вышла, – окажешь мне услугу? Попробуй выяснить, можно ли провести прямую линию с моего номера к Дэвиду?

Она хотела советоваться с мужем без посредства коммутатора. Я не могла винить ее в паранойе. Я и сама стала смотреть с подозрением на коллег, которым как будто тоже не терпелось выследить крысу.

Как-то раз после того, как провели телефонную линию для Хелен, я пошла на ланч с Бриджет, Марго и другими девушками. Мы впятером сидели в ряд за стойкой кафетерия на 56-й, с жирными сырными сэндвичами по тридцать пять центов, и пытались выяснить, кто слил обложку.

– Думаешь, это тот же, кто сдал записку про грудь «Женскому ежедневнику»? – сказала Марго.

– Если нет, тогда у нас две крысы, – сказала я, не глядя ей в глаза, поскольку не забыла, что в тот же вечер она рылась у меня в столе.

– Я думаю, это Джордж, – сказала Бриджет.

– Нет, – я покачала головой. – Джордж бы не мелочился и столкнул Хелен под автобус.

– Она права, – сказала Лесли. – Джордж вручил бы обложку Хёрсту с духовым оркестром. И зачем ему «Ежедневник женской моды»? Он бы сразу направил записку в «Таймс».

– Точно, – сказала Марго.

– Ты ведь не думаешь, что ее могли так предать Бобби или Лиз? – спросила Кэрол.

– Сомневаюсь, – сказала я. – Мне кажется, им как раз начинает нравиться манера Хелен.

– Должна признать, – сказала Лесли, – что начинаю думать, ей по силам развернуть журнал.

– Надеюсь, ты права, – сказала Марго, – но я еще не уверена.

– Ну, даже если у нее получится, – сказала Бриджет, – я сомневаюсь, что кого-то из нас ждет повышение.

– Я с Лесли, – сказала Пенни, игнорируя замечание Бриджет. – Я думаю, это типа здорово. То есть да, она сильно рискует, но это то, что нужно для журнала.

– А вам не приходило в голову, – сказала Бриджет, – что возможно – просто возможно – Хелен сама отправила эту записку в «Ежедневник»?

Все воззрились на нее.

– Ну, знаете, – сказала она примирительно, – для шумихи. Для журнала.

– Нет, – сказали все хором.

– Ну я лично надеюсь, – сказала Кэрол, – что июльский номер выстрелит. Мне хочется, чтобы она доказала им, что они не правы.

Мне было приятно, что число сторонниц Хелен возрастало. Она сейчас нуждалась в поддержке как никогда, и возможно, они осознали, что им нужна ее победа. Все понимали, что, если номер прогорит, Хёрст закроет журнал и нас всех уволят.

Если кто-то уже и присматривал себе новую работу, я этого не замечала. Несмотря на шаткое положение, мы вовсю готовили августовский номер и составляли планы на сентябрьский и октябрьский номера. Фактически впервые за все мое время работы в «Космо» весь этаж бурлил новым энтузиазмом. Каждое утро печатные машинки начинали стрекотать все раньше. Все меньше чесали языками в кухне и меньше трепались по телефону, и в рукописях и записках стало меньше опечаток. Нравилась ли Хелен подчиненным, разделяли ли они ее взгляды на сексуальное просвещение – я видела, что они на ее стороне.

Позже на той же неделе я печатала рекламную записку для Хелен, завершая рекламный блок июльского номера. Скоро надо было сдавать его в печать. Я видела, что Эрик меня караулит, и в какой-то момент он возник у моего стола.

– Идем, пропустим по стаканчику, – сказал он, пока я печатала. – Ну же. Просто выпьем по-быстрому.

– Не могу.

– А завтра?

– Я всю неделю допоздна работаю. Побудем вместе, когда июль уйдет в печать.

– Ну а как насчет обеда? Тебе ведь надо есть, согласна?

– Я уверена, что буду работать весь обед, – сказала я, продолжая печатать.

Он продолжал говорить, что хочет побыть со мной, даже после того, как я порвала лист, вытаскивая из машинки.

– Эрик, ты не видишь? Я занята. Мне нужно работать.

– Ну окей, позвоню тебе попозже.

– Зачем? – я взглянула на него в недоумении. – Что на тебя нашло?

– Ничего на меня не нашло.

Я понимала, что он не привык, чтобы женщина ему отказывала. Тем больше он распалялся, словно, добившись моего согласия, мог восстановить веру в свою неотразимость. Я встала из-за стола и пошла в кабинет Хелен, а Эрик остался на месте. И я не могла отделаться от мысли, что он что-то задумал.

Глава двадцать третья

Если мне и раньше случалось задерживаться, это было ничто по сравнению с первыми неделями мая. По вечерам и в выходные я была с Хелен, отклоняя приглашения на вечеринки и в кино с Труди и свидания в постели с Эриком. Я даже упустила шанс попасть на выставку Доротеи Ланж с Кристофером. Показывали ее уличные фотографии времен Великой депрессии, и я не увидела их. Выставка закрылась на следующий день.

Я думала об этом, когда начальник производственного отдела передал мне июльские страницы. Уже без опечаток, без грамматических ошибок, без неувязок с фотографиями и подписями к ним. Можно было отдавать в печать. По крайней мере, так мы думали.

За сутки до того, как должен был заработать печатный станок, Хелен поручила мне показать готовый макет Берлину. Меньше, чем через час, когда я была в кабинет Хелен, просматривая с ней статьи на август, к нам нагрянули четверо всадников Хёрста: Берлин, Димс, Дюпюи и Эрик – они держали в руках верстку и весь их вид говорил: остановите печать.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.