Лето на Парк-авеню - [47]

– Как там Фэй? – спросила я, лишь бы удержать его на проводе.

– Поправляется после простуды, – сказал он. – Погода у нас мешуге[6]. То жарко, то снег валит. А весенние морозы, сама знаешь, хуже всего…

Мы еще поговорили о том о сем, и в общей сложности у меня получилось растянуть разговор на пять минут.

Повесив трубку, я взяла двадцатку и спустилась в аптеку за углом, где купила восемь катушек пленки «Кодак-Три-Икс» на тридцать шесть кадров, обошедшиеся мне в десять долларов. Вернувшись в квартиру, я положила сдачу в банку, где хранила деньги на продукты, достала блокнот с телефонными номерами и позвонила Кристоферу. Я должна была сделать это немедленно, пока не передумала.

– О, Эли, – сказал он. – Какой сюрприз. Рад тебя слышать.

– Я помню, был разговор, чтобы выбраться куда-то вместе, ну, поснимать.

Я стиснула трубку, чувствуя, что принуждаю его к чему-то. Возможно, он сказал это просто из вежливости. А может, вообще забыл, что говорил такое.

– Конечно. Сегодня свободна?

Сегодня! Я взглянула на свое отражение в чайнике. Сегодня?

– Да, идеально. Погода отличная. Может, встретишь меня в Виллидже?

Я повесила трубку, поражаясь, как все просто получилось.

Через двадцать минут я запрыгнула в поезд, а когда прошла через огромную арку Вашингтон-сквера, Кристофер ждал меня под светофором. Волосы его развевались по ветру, на нем была черная футболка и джинсы, на плече висел «Никон». В руке он держал свернутую, точно батон, «Виллидж-войс».

– Готова к уроку фотографии?

– Готова.

Я улыбнулась, подняв мамин фотоаппарат.

Мы прошли мимо стаи голубей и сели на скамейку перед фонтаном, выдававшем ввысь струю, от которой разлетались капли, танцуя на водной поверхности. День был жаркий и прекрасный. Цвели цветы; почки набухали на кустах. На деревьях в отдалении колыхались, точно марево, первые зеленые листочки. Люди катались на великах, другие растянулись на газоне, подложив под голову свитера или куртки, слушая уличных музыкантов, игравших народные песни.

– Ну, посмотрим, что тут у тебя. Можно? – он взялся за ремешок, снимая аппарат у меня с плеча. – Ого, – сказал он, расстегивая чехол. – «Лейка 3С Молли». Какого года? Сорок шестого? Седьмого?

– Сорок пятого. Он был мамин.

– Ого, – повторил Кристофер, глядя на меня через объектив.

Я засмеялась и подняла ладонь, закрывая объектив.

– Ладно тебе, – сказал он, игриво отводя мою руку.

– Мне больше нравится быть за аппаратом, а не перед ним.

– Ну, тогда вперед, – сказал он, вставая со скамейки.

Мы бродили по окрестностям, снимая пожилых мужчин за шахматами, лоточника, жарившего каштаны, с призрачным дымом перед его обветренным лицом.

– Тебе никогда не бывает не по себе оттого, что ты словно шпионишь за кем-то? – спросила я, наводя фокус на музыканта с банджо, склонившегося над футляром, считая выручку. – Ну, знаешь, как бы вторгаешься в личное пространство.

– Самые яркие фотографии всех времен попадают именно в эту категорию. Помнишь то бесподобное фото с моряком, целующим медсестру на Таймс-сквер после войны?

Забавно, что он вспомнил эту фотографию.

– Она всегда напоминает мне родителей. Отец был моряком и встретил маму вскоре после войны.

– Вот видишь? А как насчет фото американских военных, поднимающих флаг над Иводзимой? Или крушение «Гинденбурга»? Такие моменты канули бы в вечность, если бы рядом не оказалось кого-то, вроде нас, с фотоаппаратом.

– Отличный аргумент.

Я улыбнулась, думая о том, что только фотограф может вот так смотреть на мир.

Мы вышли из парка Вашингтон-сквера и пошли по Уэверли-плэйс, снимая все и всех, кто привлекал наше внимание: группу мальчишек на роликовых коньках, кошку, присевшую у двери. Потом мы поменялись аппаратами, и я стала снимать его «Никоном».

– Эй, смотри сюда, – сказал он, остановившись на тротуаре и направив на меня мамин фотоаппарат.

Я повернулась к нему, растопырив пальцы от ушей и высунув язык.

– Отлично. Поймал.

– Хорошо, что это мой аппарат. Могу уничтожить негатив, – поддразнила я его.

– Черт. Плакали мои планы шантажиста.

Мы и не заметили, как настал вечер, пока не отщелкали всю пленку. Я была уверена, что Кристофер даже не представлял, что значил для меня этот день, но он помог мне преодолеть психологический барьер. Когда мы разговаривали у входа в метро, а мимо по лестницам сновали люди, он похвалил мой глаз и указал, над чем надо поработать. Но самое главное – он воспринимал меня всерьез. Впервые с тех пор, как я приехала в город, мечта стать фотографом показалась мне не такой уж заоблачной.

Глава пятнадцатая

Неделю спустя ко мне постучалась Труди и попросила одолжить жидкость для снятия лака. Едва она вошла, как я обратила внимание на ее лицо, и тут уж оставалось только надеяться, что мой голос не выдает моего беспокойства.

– Что случилось? – спросила я, запахивая халат.

У нее на щеках и подбородке виднелись ярко-красные пятна и ранки.

– Ах, это, – она подняла руки к лицу, словно забыла, что с ним что-то не так, пока я ей не напомнила. – Я себе маску сделала.

– Чем? Наждачкой?

– Очень смешно. Обычную маску. Из простокваши, меда и лимонного сока. Она должна была удалить веснушки, но я передержала.