Лето без каникул - [38]

— В новой должности? — спросил он, даже не здороваясь с Орешиной.

— Какой должности?

— Известно какой. На которую променяла работу в колхозе…

— Нет еще, — ответила Татьянка. — Только обучаюсь на санитарку… Сначала вот послали проверить по бригадам аптечки, а когда подпустят к больным, не знаю.

— Думаю, что не придется тебе ухаживать за больными.

— А почему?

— Потому что мы опротестуем решение Русакова и вернем тебя на молокопункт. Ты прежде всего комсомолка!

— А если я не пойду?

— Придется выбирать между комсомолом и своими желаниями.

И считая, что все ясно и не требует каких-либо еще объяснений, Игорь оставил Татьянку посреди дороги. Но выйти за деревню оказалось не так-то просто. У правления колхоза его остановил Володька Рюмахин, потребовавший, чтобы комсорг посмотрел его книжку, где записываются все работы, которые он выполняет в порядке бытовых услуг. Едва он попрощался с Рюмахиным, его нагнал около мастерских Емельян.

— Послушай, комсорг, а мне, пожалуй, придется встать на учет у тебя. Уже получил назначение фуражиром…

— Но ты живешь в Загорье.

— И ваши ребята не все живут в Больших Пустошах, а на учете здесь.

— Они выпускники…

— И я выпускник. Только армейский… Так как, приносить билет?

— Пока не надо…

— А когда же?

— Как вступишь в колхоз.

— Вот оно в чем дело.

— Именно в этом самом.

— Тогда бывай здоров! Думал, может, помочь чем смогу… А раз не надо, навязываться не буду. — Емельян уже хотел уйти, но задержался и спросил: — Постой, комсорг, а вы-то сами колхозники?

— Нет, но будем…

— А может, я раньше вас буду?

— Как бы не так… Сколько времени тянешь.

— Это верно, — сознался Емельян. — Только тут не все от меня зависит…

— А от кого?

— От кого да от чего! Ишь какой — все тебе надо знать!

И, чертыхнувшись, Емельян пересек деревню, чтобы напрямик выйти к поемным лугам, где со дня на день должна начаться косьба… Он шел хмурый, досадуя на себя, что сам напросился на неприятный разговор с Шеломовым, и ему даже казалось, что теперь, после такой встречи, осмотр лугов тоже ничего хорошего не сулит: и подходы для тракторной сенокосилки будут неудобны, да и сами луга еще не просохли, придется косьбу вести выборочно. Но скоро от всей его хмури и мрачных предчувствий не осталось следа. Впереди Емельян увидел Орешину. Он не раз встречался с ней в молокопункте, куда заглядывал, разыскивая то скотника, то старшую доярку, чтобы узнать, куда сваливать привезенную зеленку. Но ему не нужны были ни старшая доярка, ни скотник — он и без них знал, как распорядиться зеленкой, — ему просто хотелось увидеть новую приемщицу, поговорить с ней. Но вот как раз разговора не получалось — и он садился у порога и молча смотрел на нее, думая: «Эх, неладно что-то в жизни у девахи, если она ни слова ни с кем не проронит и даже не замечает, что вот сидит у порога человек и все смотрит и смотрит на нее». Только однажды она улыбнулась, когда он сразу взял два бидона и поставил их в кузов грузовой машины. Улыбнулась и сказала:

— Какой вы сильный.

— Нет, я не сильный. Вот батька мой был сильный. Он лошадь с санями из полыньи вытащил…

Емельян догнал Орешину и, преодолевая собственную робость, сказал громко:

— Здравствуйте, Таня, вы куда? — И когда она оглянулась, он увидел, что ее глаза заплаканы. — Вас кто-нибудь обидел, Таня?

— Так просто. Мы ведь, девчонки, плаксы. Грустно стало… — Орешина попыталась улыбнуться.

— Вы ушли с приемного пункта в больницу. Это верно? — спросил Емельян, косясь на ее сумку с красным крестом.

— Думаю быть врачом — вот начала с санитарки…

— И правильно сделали. Я вам про себя скажу. Есть у меня мечта быть агрономом-кормовиком. Так я начал с кормовоза. Теперь вот буду фуражиром, а кончу десятилетку — поступлю в заочный…

— Завидую вам…

— Мне еще кончать школу, а вы ее уже кончили.

— Вы, Емельян, знаете, что хотите.

— А вы разве нет? Не говорите так, Таня. Врач — это очень хорошая профессия. Когда я был совсем мальчишкой, я ведь тоже мечтал людей лечить… И даже лечил. Не верите? Ей-ей, не вру.

— И у вас больные были? — спросила Татьянка, забыв свои недавние слезы.

— Еще сколько! — не без гордости подтвердил Емельян. — Вы куда, Таня?

— В Посадскую тракторную бригаду, аптечку пополнить надо.

— И мне в ту сторону. Идемте… А вы знаете, чем промышляло в давние времена наше Загорье? Сбором лекарственных трав. Вот мать Шеломова, она тоже из нашей деревни. Так она и сейчас всякие травы в аптеку носит. А у меня бабка этим делом занималась. И не только в аптеку продавала, а и сама лекарства готовила. Ныне слово «знахарка» ругательное. Но только я скажу вам, Таня, так: утеряли мы многое, что знали они; народ их недаром знахарями прозвал, — значит, знали они что-то. Помню, рассказала мне бабка сказку про травинку… Жила-была в поле травинка, пахла что клевер белый, цветом словно с ситцевого платья пересадили, сама невысокая, но на корень крепкая — двумя руками из земли не выдернешь. И вот однажды приходит к этой травинке мать и говорит ей: «Заболела у меня маленькая дочка, с тела спала, лицом почахла, говорят, от этой болезни одна ты вылечить ее сможешь». А травинка отвечает: «Что ж, сорви мой цвет, приготовь отвар и дай испить дочке, должно полегчать ей…» Ну, мать все как полагается сделала, дала отвар девочке, а через день приходит опять к этой травинке и говорит: «Совсем занемогла дочка — не помог твой цвет…» А травинка говорит ей: «Да ты небось цвет на печке высушила? То-то и оно. А надо на солнышке, чтобы в каждом лепесточке его живая сила осталась. Ступай высуши их на солнце, а потом скажешь, помогло ли лекарство из моего цвета». Ушла мать, а через несколько дней возвращается: «Не помог цвет, и на солнышке высушенный… Что делать, как мне дочку спасти?» Удивилась травинка и спрашивает: «А ты как отвар давала ей?» — «Известно как — натощак утром, после обеда днем и вечером перед ужином». — «Эх ты, душа сердобольная! Да разве так надо отвар принимать! Он не для питья, а чтобы дышать им. Ступай сделай, как я говорю, и все будет в порядке». Обнадежила мать травинка, да не получилось, как она говорила. Еще хуже стало девочке. И прибежала опять в то поле, где травинка росла. «Видно, мало моей силы, — отвечает ей травинка, — чтобы вылечить твое дитя». — «Значит, погибать ей — один конец?» — «Нет, зачем же так! Иль я одна в поле? Вон сколько нас, травинок! И все разные! Ты принеси в поле дочку свою, пусть дышит разнотравьем, обязательно вылечится…»