Лермонтов и христианство - [182]

Мы все переглянулись.

Подобный ответ дан был и адъюнкт-профессору Гастеву, читавшему геральдику и нумизматику. Дерзкими выходками этими профессора обиделись и постарались срезать Лермонтова на публичных экзаменах».

(Там же. С. 334)

Некто И. П. Забелла, в 13-летнем возрасте столкнувшись с Лермонтовым, изображает поэта самой темной «гризайлью»: «Но зато глаза!.. Я таких глаз никогда не видал. То были скорее длинные щели, а не глаза, и щели, полные злости и ума. …Впечатление, произведённое на меня Лермонтовым было жуткое. Помимо его безобразия, я видел в нём столько злости, что близко подойти к такому человеку мне казалось невозможным, и я струсил». (С. 281–282)

II. С целью пояснить, что никакая политическая реальность не способна изменить древние, как мир, человеческие свойства и взаимоотношения, нахожу уместным провести мостик между прошлым, по факту, современным Лермонтову бытием, и будущим, принадлежащим другим поколениям. Мысли и идеи поэта, начиная с его эпохи, живы во всяком времени. И не только в России.

Мы уже знаем, что у Лермонтова вызывали острую неприязнь и презрение представители салонной части русского общества, которые не только говорили, но и думали по-французски. Между тем, с подачи «приличного общества» до сих пор (!) остаются в силе расхожие «мнения света» о причинах «неуживчивости» поэта, сводящиеся, якобы, к его злому характеру.

Лермонтов не видел нужды защищаться перед теми, кто служил мишенью для его сарказма, ни, тем более, оправдываться перед наветами недругов и завистников. Тем не менее, проблема остаётся. Не всегда вразумительные попытки выявить истинное происхождение «горечи и злости» Лермонтова побуждают вернуться к этой теме.

Замечу, что «злые характеристики» поэта существуют не «вообще», а применительно к обществу и к отдельным его представителям. Следовательно, у «злой» иронии поэта есть конкретный адрес. Но и в этом случае проблема имеет больше аспектов, нежели это виделось незадачливым «жертвам» острого языка поэта. Сам же Лермонтов раскрывает «адреса» лишь временами, да и то лишь отчасти. Это приводит к необходимости обратиться к идеям русского религиозного философа и государственника Ивана Ильина. Его мысли могут прояснить масштаб проблем, поистине имеющих исторической характер.

В одной из своих лекций философ, обращая внимание на этические и духовные аспекты гражданского общества России, по существу, духовно цитирует Лермонтова. Идеи Ильина перекликаются с так и не реализованной миссией Лермонтова потому, что имеют с призванием поэта прямую историческую связь. Прерванная «траектория» творчества-миссии поэта определила историческую лакуну, в которой «пропали» несколько десятилетий внутренне «замершей» русской культуры (об этом вполне определённо говорил ещё Вас. Розанов). Можно гадать об источниках исторического ясновидения Лермонтова, но вряд ли можно сомневаться, что он истинно видел, во что отольётся характер народа, лишённого веры в себя. В этом плане поэт почти через столетие «получил» мощную поддержку со стороны И. Ильина. Один из самых сильных аналитиков первой половины XX века Ильин всю жизнь боролся с атавизмом именно такого рода безверия. Реализовывая свою уже миссию под стягами исторической России, философ вёл борьбу во имя воли к созиданию.

При встрече с русской молодёжью в Риге 9 марта 1931 года Ильин, заостряя внимание на необходимости энергичного сопротивления злу, в своей лекции обращал внимание на важную роль в жизни общества не только высоко духовной, но сильной и волевой личности. Именно в этом аспекте идеи Ильина особенно близки духу творчества и характеру Лермонтова. Категоричный противник толстовского «непротивления злу насилием» (созданного «лакуной», но примостившегося главным образом в ослабевших духом и опавших волей людей), русский философ на протяжении многих лет ярко, решительно и бескомпромиссно развенчивал психологических пораженцев, прятавшихся под личиной «любящих Бога» пустых, но отнюдь не безобидных доброхотов. Растерявшись и сникнув после «великих революций» 1917 года и впоследствии мало что поняв в разыгравшейся в России трагедии, «стяжатели духа мирна», а, говоря проще, духовные пораженцы и социальные трусы, своей непреходящей аморфностью духовно и религиозно разлагая общество, вносили в него реальное зло. Но это была не столько вина доброхотов, сколько беда эвольвентно направленной религиозности русского народа, ныне олицетворённой в России виртуально общепринятыми «правилами веры». Кавычки здесь ставлю потому, что духовная деформация, притупив и без того ослабленный инстинкт социального самосохранения народа, делает зыбкой всякую духовную практику. Оказавшись без царя в голове, народ потерял его и в государстве. Идя «путями» того же деформированного сознания, лишь наследовал духовно продиктованное ему преклонение перед всякой властью.

На протяжении нескольких сот лет в России менялись исторические условия (среди которых, впрочем, были и благоприятные), но не менялось несчастное для судьбы Страны мировосприятие духовных и психологических хамелеонов, получавших «духовное окормление» от елейных непротивленцев из среды церковных иерархов. Некогда предавшие своих святых и героев, смиренные поклонники власти «аще от Бога», улещая свою паству к бытийной пассивности, тем самым