Леопард. Новеллы - [103]
Вы заметили, что я упоминаю только мужчин; жены, дочери, сестры оставались дома, как потому, что деревенские женщины (в 1905–1914 годах) не ходили в гости, так и потому, что их мужья, отцы и братья не считали их презентабельными; им мои мать и отец сами наносили визиты один раз в сезон, а к Марио Росси, чья жена Билелла славилась своими гастрономическими способностями, иногда заглядывали даже на завтрак; а бывало, что после сложной системы предупреждений и сигналов она посылала нам с парнишкой-прислужником, который галопом пересекал площадь под слепящим солнцем, огромную супницу, полную дзити[210] по-сицилийски с мясным фаршем, баклажанами и базиликом, которые, сколько мне помнится, были пищей первозданных сельских богов. Парнишке было велено поставить их на обеденный стол, когда мы все за него усядемся, и, прежде чем уйти, он изрекал: «Синьора указует: с качкавалом»[211]. Очень мудрое предписание, которому мы никогда не следовали.
Из этого отсутствия женщин было одно исключение – дочь Нене Джакконе Маргарита, которая воспитывалась в «Сакро Куоре» и была красоткой с огненно-рыжими волосами, как у отца; вот она иногда у нас бывала.
Теплые отношения с населением противостояли натянутым отношениям с властью: мэр, дон Пьетро Джакконе[212], у нас не показывался, равно как и приходский священник, хотя дом Куто имел право патроната; отсутствие мэра объяснялось постоянными распрями насчет «муниципального пользования»; мэр был, вообще-то, весьма галантен и одно время держал при себе шлюшку, выдававшую себя за испанку по имени Пепита, которую выудил и выкупил (!) в каком-то кафешантане, и она стала разъезжать по деревне на сером пони, впряженном в двуколку. Мой отец как-то раз стоял у ворот и увидал, как парочка проезжала мимо в своем изящном экипаже; отец, мгновенно замечавший такие вещи, увидел, что колесо вот-вот соскочит с оси, и, несмотря на то что не был официально представлен кавалеру мэру и что отношения оставались натянутыми, побежал за двуколкой с криком: «Кавалер, осторожней, правое колесо разболталось!»
Кавалер остановился, поприветствовал отца движением кнута и произнес: «Благодарю вас, я учту». И продолжал путь, даже не удосужившись слезть с таратайки. Метров через двадцать колесо и впрямь приказало долго жить, и кавалер мэр кубарем выкатился на землю вместе с Пепитой в платье из розового шифона. Оба отделались легкими ушибами, и назавтра нам были доставлены четыре куропатки с карточкой: «От кав. Пьетро Джакконе, мэра Санта-Маргариты, в благодарность за добрый, но не выслушанный совет».
Тем не менее знак наметившейся разрядки последствий не имел.
[Последний и самый большой из трех дворов дома Санта-Маргариты именовался «двор пальм», ибо весь был обсажен высоченными пальмами, что в это время года были увешаны гроздьями несъедобных фиников. При входе в него из второго двора, справа тянулся длинный ряд низких конюшенных строений, завершавшийся манежем.]
В центре двора, оставив по правую руку конюшенный двор и манеж, вы упирались в два высоких столба желтого пористого камня, украшенных масками и завитками; эти столбы стояли по бокам лестницы, спускавшейся в сад. Лестница небольшая (всего-то десять ступеней), но на этом коротком пространстве архитектор дал волю своим дьявольским барочным прихотям, расположив вперемежку высокие и низкие ступеньки, натыкав, где можно и нельзя, крученых колонн, неизвестно зачем нужных площадок с нишами и скамьями, с тем чтобы создать на столь небольшой высоте целую систему схождений и расхождений, резких противоречий и сердечных согласий, создававших на лестнице атмосферу размолвки влюбленных[213]. Сад, как все сады на Сицилии, был разбит на самом нижнем уровне усадьбы, видимо, для того, чтобы иметь ближний доступ к бьющему из земли источнику. Сад был громадный, и тамошним переплетением аллей и аллеек мы любовались из многих окон дома. Сад был весь засажен лиственницами и араукариями, по бокам аллей тянулись миртовые заросли, и в разгар лета, когда источник мелел, все пространство наполнялось райским, чуть суховатым благоуханием душицы и котовника, что свойственно многим садам Сицилии, как будто созданным для ублажения носа, а не глаз.
Широкая аллея, опоясывающая сад с четырех сторон, единственная отличалась прямотой; в остальных архитектор (судя по прихотливому своеволию, тот же, что строил лестницу) накрутил поворотов, извилин и закоулков, сообщив им приятной таинственности, присущей всему дому. Однако все пути этого лабиринта неизбежно сходились к большой центральной площади, как раз там, где обнаружился источник, ныне закованный в роскошную темницу и питавший своими звонкими струями обширный фонтан, в центре которого, на островке искусственных развалин богиня Изобилия с развевающимися волосами и одеяниями, наполняла потоками воды глубокий бассейн, создавая в нем плавную волну. Фонтан был обнесен балюстрадой, являвшей взору там и сям тритонов и нереид в позах готовности к погружению; каждая поза в отдельности казалась нелепой, но вместе они составляли некое сценическое единство. По кругу фонтанной площади стояли каменные скамейки, почерневшие и поросшие вековым мхом,
