Леопард. Новеллы - [101]
Казалось, этот путь не кончится никогда, однако все на свете кончается: на вершине склона лошади вставали, обливаясь потом; карабинеры спешивались, мы тоже выходили, чтобы размять ноги. И оттуда трогались уже рысью. Матушка непременно предупреждала:
– Гляди в оба, скоро слева увидишь Венарию[187].
И впрямь мы вскоре достигали моста[188], и слева я замечал зелень тростника и даже апельсиновую рощу. Это было Дагали, первое имение Куто, попадавшееся нам на пути. А за ним, за Дагали, круто подымался холм, по которому до самой вершины тянулась кипарисовая аллея, ведущая к Венарии, принадлежащему нам охотничьему павильону.
Значит, мы уже близко. Матушка, побуждаемая любовью к Санта-Маргарите, не могла усидеть на месте – высовывалась то в одно окошко, то в другое.
– Мы в Монтеваго[189], мы дома!
Мы и впрямь проезжали Монтеваго, первый очаг жизни за четыре часа пути. Но что за очаг! Широкие пустынные улицы, в равной мере истерзанные нищетой и неумолимым солнцем, ни одной живой души, несколько свиней да кошачьи трупы.
Однако за Монтеваго жизнь шла на лад. Дорога становилась прямее, ровнее, пейзаж веселел.
– Вон вилла Джамбальво! Вот Мадонна делле Грацие с ее кипарисами! – Мать радостно приветствовала даже кладбище. – Вот Мадонна Трапани! Приехали! Вон уже мост!
Пять вечера. Мы проводили в пути двенадцать часов.
Выстроившийся на мосту муниципальный оркестр грянул польку. Мы, все грязные, с белесыми от пыли ресницами и саднящим горлом, из последних сил улыбались и благодарили. Короткий проезд по улицам – вот она, площадь, вот уже видны принаряженные ливрейные нашего дома, въезжаем в ворота: первый двор, арка, второй двор. Прибыли! У подножия наружной лестницы группа «родни» во главе с великолепным доном Нофрио[190], лилипутиком под пышной белой бородой, а рядом могутная жена.
– Добро пожаловать!
– Как мы рады, что приехали!
Наверху, в гостиной, дон Нофрио приготовил лимонные граниты, никудышные, но все равно манна небесная. Анна тащит меня в мою комнату и, невзирая на мое сопротивление, окунает в еле теплую ванну, приготовленную все тем же предусмотрительным доном Нофрио, а моим несчастным родителям выпадает мученье приветствовать знакомых, которые уже начали прибывать.
Дом
Поставленный в центре деревеньки, прямо на тенистой площади, он тянулся нескончаемо, насчитывая больших и малых аж триста комнат. Это был некий замкнутый и самодостаточный комплекс, что-то вроде Ватикана, чтоб вам было понятнее, комплекс, включавший представительские апартаменты, комнаты для гостей, пансион на тридцать человек, комнаты прислуги, три громаднейших двора, конюшни и сараи, частные театр и церковь, огромный великолепный сад и обширный огород.
А какие комнаты! У князя Никколо был отменный, почти что уникальный для своего времени вкус, благодаря чему он умудрился не испортить обстановку XVIII века. В главных апартаментах все двери были украшены старинными серомраморными фризами в удивительно гармоничной асимметрии, и каждый переход из одной залы в другую сопровождался звуками фанфар. Из второго двора на террасу вел один широкий пролет лестницы с балюстрадой зеленого мрамора; над дверью на террасу красовалась гирлянда из колокольчиков.
С террасы был также вход в грандиозную переднюю, всю увешанную портретами выходцев из рода Филанджери с 1080-го до бабушкиного отца – все портреты в полный рост и в разнообразных костюмах – от крестоносцев до придворных Фердинанда II; несмотря на весьма посредственную живопись, портреты эти придавали бесконечной передней, безусловно, живой и колоритный вид. Под каждым белыми буквами по черному фону были написаны имена, звания и свершения, например: «Риккардо оборонял Антиохию от неверных»; «Раймондо, ранен при обороне Акри»; еще один «Риккардо, главный зачинщик восстания на Сицилии» (то есть Сицилийской вечерни); «Никколо I, повел два полка гусар против галльских орд в 1796»[191].
А над каждой дверью и окном висели панорамные планы «феодов», тогда почти все они еще состояли в вассальной зависимости. По четырем углам четыре бронзовые статуи воинов в доспехах – уступка веянию времени – поддерживали простые керосиновые лампы. На потолке Юпитер, окутанный пурпурным облаком, благословляет Анжера[192], возглавившего нормандское завоевание Сицилии, а морские тритоны и нимфы в безумном экстазе плещутся вокруг галер, готовых обуздать перламутровые волны. [Стражники – фуражки, мундиры, ружья, зайцы.]
Однако, переступив эту горделивую прелюдию, дом являл вам свой уют и ласку или, лучше сказать, скрывал свою гордыню под аристократической куртуазностью. Была в нем библиотека, запертая в шкафах изумительного сицилийского стиля XVIII века, нередко именуемого «монастырским стилем», подобным венецианскому в пору расцвета, правда, поскромнее, не столь слащавому. Почти все творения просветителей в рыжих с золотом переплетах: «Энциклопедия», Вольтер, Фонтенель, Гельвеций, Вольтер в великолепном издании Келя (что, интересно, подумала Мария-Каролина, если читала их?)[193]; далее «Victoires et Conquêtes»[194], собрание наполеоновских военных сводок и реляций, коим я упивался в долгие, умиротворенные послеобеденные часы, улегшись животом на один из пуфов немыслимого размера, занимавших весь центр бальной залы. Одним словом, крайне странная библиотека, если учесть, что собирал ее Никколо, известный реакционер. Там были даже переплетенные подборки сатирических журналов Рисорджименто – «Фискьетто» и «Ло спирито фоллетто», – несколько превосходных изданий «Дон Кихота» и Лафонтена, биография Наполеона написанная Норвеном, с изумительными иллюстрациями
Роман «Леопард» принадлежит к числу книг, которые имели большой успех не только в Италии, но и во Франции, Англии и США.Роман «Леопард» вышел в свет после смерти его автора, который не был профессиональным писателем. Князь Джузеппе Томази ди Лампедуза, старый аристократ, был представителем одного из самых знатных и старинных родов Сицилии.Актуальность романа заключается в проблеме, лежащей в центре книги. Это освобождение королевства Обеих Сицилий, осуществленное Джузеппе Гарибальди и его армией добровольцев («Гарибальдийская тысяча»)
Джузеппе Томази ди Лампедуза (1896–1957) — представитель древнего аристократического рода, блестящий эрудит и мастер глубоко психологического и животрепещуще поэтического письма.Роман «Гепард», принесший автору посмертную славу, давно занял заметное место среди самых ярких образцов европейской классики. Луи Арагон назвал произведение Лапмпедузы «одним из великих романов всех времен», а знаменитый Лукино Висконти получил за его экранизацию с участием Клаудии Кардинале, Алена Делона и Берта Ланкастера Золотую Пальмовую ветвь Каннского фестиваля.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
Вот уже тридцать лет Элис Манро называют лучшим в мире автором коротких рассказов, но к российскому читателю ее книги приходят только теперь, после того, как писательница получила Нобелевскую премию по литературе. Критика постоянно сравнивает Манро с Чеховым, и это сравнение не лишено оснований: подобно русскому писателю, она умеет рассказать историю так, что читатели, даже принадлежащие к совсем другой культуре, узнают в героях самих себя. В своем новейшем сборнике «Дороже самой жизни» Манро опять вдыхает в героев настоящую жизнь со всеми ее изъянами и нюансами.
Впервые на русском языке его поздний роман «Сентябрьские розы», который ни в чем не уступает полюбившимся русскому читателю книгам Моруа «Письма к незнакомке» и «Превратности судьбы». Автор вновь исследует тончайшие проявления человеческих страстей. Герой романа – знаменитый писатель Гийом Фонтен, чьими книгами зачитывается Франция. В его жизни, прекрасно отлаженной заботливой женой, все идет своим чередом. Ему недостает лишь чуда – чуда любви, благодаря которой осень жизни вновь становится весной.
Трумен Капоте, автор таких бестселлеров, как «Завтрак у Тиффани» (повесть, прославленная в 1961 году экранизацией с Одри Хепберн в главной роли), «Голоса травы», «Другие голоса, другие комнаты», «Призраки в солнечном свете» и прочих, входит в число крупнейших американских прозаиков XX века. Самым значительным произведением Капоте многие считают роман «Хладнокровное убийство», основанный на истории реального преступления и раскрывающий природу насилия как сложного социального и психологического феномена.
Роман «Школа для дураков» – одно из самых значительных явлений русской литературы конца ХХ века. По определению самого автора, это книга «об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности… который не может примириться с окружающей действительностью» и который, приобщаясь к миру взрослых, открывает присутствие в мире любви и смерти. По-прежнему остаются актуальными слова первого издателя романа Карла Проффера: «Ничего подобного нет ни в современной русской литературе, ни в русской литературе вообще».