Ленинградский дневник - [4]

прямо в город, прямо в нашу жизнь,

пленом и позором угрожают,

кандалы готовят и ножи.

Но, жестоко душу напрягая,

смертно ненавидя и скорбя,

я со всеми вместе присягаю

и даю присягу за тебя.

Присягаю ленинградским ранам,

первым разоренным очагам:

не сломлюсь, не дрогну, не устану,

ни крупицы не прощу врагам.

Нет. По жизни и по Ленинграду

полчища фашистов не пройдут.

В низеньком зеленом палисаде

лучше мертвой наземь упаду.

Но не мы – они найдут могилу.

Машенька, мы встретимся с тобой.

Мы пройдемся по заставе милой,

по зеленой, синей, голубой.

Мы пройдемся улицею длинной,

вспомним эти горестные дни,

и услышим говор мандолины,

и увидим мирные огни.

Расскажи ж друзьям своим в столице:

«Стоек и бесстрашен Ленинград.

Он не дрогнет, он не покорится –

так сказала старшая сестра».

12 сентября 1941

Осень сорок первого

Я говорю, держа на сердце руку.

Так на присяге, может быть, стоят.

Я говорю с тобой перед разлукой,

страна моя, прекрасная моя.

Прозрачное, правдивейшее слово

ложится на безмолвные листы.

Как в юности, молюсь тебе сурово

и знаю: свет и радость – это ты.

Я до сих пор была твоим сознаньем.

Я от тебя не скрыла ничего.

Я разделила все твои страданья,

как раньше разделяла торжество.

…Но ничего уже не страшно боле:

сквозь бред и смерть сияет предо мной

твое ржаное дремлющее поле,

ущербной озаренное луной.

Еще я лес твой вижу

и на камне,

над безымянной речкою лесной,

заботливыми свернутый руками

немудрый черпачок берестяной.

Как знак добра и мирного общенья,

лежит черпак на камне у реки,

а вечер тих,

неслышно струй теченье

и на траве мерцают светляки…

О, что мой страх,

что смерти неизбежность,

испепеляющий душевный зной

перед тобой – незыблемой, безбрежной,

перед твоей вечерней тишиной?

Умру – а ты останешься, как раньше,

и не изменятся твои черты.

Над каждою твоею черной раной

лазоревые вырастут цветы.

И к дому ковыляющий калека

над безымянной речкою лесной

опять сплетет черпак берестяной

с любовной думою о человеке…

Сентябрь 1941

Из блокнота сорок первого года

1

…Видим – опять надвигается ночь,

и этому не помочь:

ничем нельзя отвратить темноту,

прикрыть небесную высоту…

2

Я не дома, не города житель,

не живой и не мертвый – ничей:

я живу между двух перекрытий,

в груде сложенных кирпичей…

3

О, это явь – не чудится, не снится:

сирены вопль, и тихо – и тогда

одно мгновенье слышно – птицы, птицы

поют и свищут в городских садах.

Да, в тишине предбоевой, в печали

так торжествуют хоры вешних птиц,

как будто б рады, что перекричали

огромный город, падающий ниц…

4

В бомбоубежище, в подвале,

нагие лампочки горят…

Быть может, нас сейчас завалит.

Кругом о бомбах говорят…

…………………………………………….

…Я никогда с такою силой,

как в эту осень, не жила.

Я никогда такой красивой,

такой влюбленной не была…

5

Да, я солгу, да, я тебе скажу:

«Не знаю, что случилося со мной,

но так легко я по земле хожу,

как не ходила долго и давно.

И так мила мне вся земная твердь,

так песнь моя чиста и высока…

Не потому ль, что в город входит смерть,

а новая любовь недалека?..»

6

…Сидят на корточках и дремлют

под арками домов чужих.

Разрывам бомб почти не внемлют,

не слышат, как земля дрожит.

Ни дум, ни жалоб, ни желаний…

Одно стремление – уснуть,

к чужому городскому камню

щекой горящею прильнуть…

Сентябрь 1941

Песня о Леониде Коротки́х

О нем говорили – «наш».

Он был из таких людей,

которым ты всё отдашь

и в счастье своем, и в беде.

Затем, что себя не жалел,

ни юность, ни жизнь свою.

Легко ходил по земле,

других выручал в бою.

Ты имя его сохрани.

Он родом с сибирской реки,

меж сверстников – «наш Леонид»,

в строю – лейтенант Коротких.

Я песню веду с рубежа,

откуда вечерней порой

в атаку, в атаку бежал

неистовый взвод молодой.

А он, как всегда, – впереди.

Ревут автоматы в дыму.

Он падает с пулей в груди,

и бросились люди к нему.

Но миг остановки – беда,

в атаке мгновенье в цене.

«Вперед, – закричал он тогда, –

не сметь подходить ко мне!»

И, вздрогнув, послушался взвод.

Рыданье сдавил на бегу.

И, прыгая через него,

ударил, как смерч, по врагу.

И песнь, обрываясь, звенит

на самой высокой струне.

Пусть имя твое, Леонид,

запомнится нашей стране.

Затем, что себя не жалел,

ни юность, ни жизнь свою.

Легко ходил по земле,

других выручал в бою.

………………………

Я жадно, ревниво коплю

свидетельства чести людской.

Мой друг, я тебя люблю

за то, что и ты – такой.

Сентябрь 1941

«…Я буду сегодня с тобой говорить…»

Фашистам не удалось взять Ленинград штурмом. Они замкнули вокруг него кольцо блокады.

…Я буду сегодня с тобой говорить,

товарищ и друг ленинградец,

о свете, который над нами горит,

о нашей последней отраде.

Товарищ, нам горькие выпали дни,

грозят небывалые беды,

но мы не забыты с тобой, не одни, –

и это уже победа.

Смотри – материнской тоскою полна,

за дымной грядою осады,

не сводит очей воспаленных страна

с защитников Ленинграда.

Так некогда, друга отправив в поход,

на подвиг тяжелый и славный,

рыдая, глядела века напролет

со стен городских Ярославна.

Молила, чтоб ветер хоть голос домчал

до друга сквозь дебри и выси…

А письма летят к Ленинграду сейчас,

как в песне, десятками тысяч.

Сквозь пламя и ветер летят и летят,

их строки размыты слезами.

На ста языках об одном говорят:

«Мы с вами, товарищи, с вами!»

А сколько посылок приходит с утра

сюда, в ленинградские части!