Ленинградский дневник - [5]

Как пахнут и варежки, и свитера

забытым покоем и счастьем…

И нам самолеты послала страна –

да будем еще неустанней! –

их мерная, гулкая песня слышна,

и видно их крыльев блистанье.

Товарищ, прислушайся, встань, улыбнись

и с вызовом миру поведай:

«За город сражаемся мы не одни –

и это уже победа.

Спасибо. Спасибо, родная страна,

за помощь любовью и силой.

Спасибо за письма, за крылья для нас,

за варежки тоже спасибо.

Спасибо тебе за тревогу твою –

она нам дороже награды.

О ней не забудут в осаде, в бою

защитники Ленинграда.

Мы знаем – нам горькие выпали дни,

грозят небывалые беды.

Но Родина с нами, и мы не одни,

и нашею будет победа».

4 октября 1941

Баллада о младшем брате

Его ввели в германский штаб,

и офицер кричал:

«Где старший брат? Твой старший брат?

Ты знаешь – отвечай!»

А он любил ловить щеглят,

свистать и петь любил,

и знал, что пленники молчат, –

так брат его учил.

Сгорел дотла родимый дом,

в лесах с отрядом брат.

«Живи, – сказал, – а мы придем,

мы всё вернем назад.

Живи, щегленок, не скучай,

пробьет победный срок…

По этой тропочке таскай

с картошкой котелок».

В свинцовых пальцах палача

безжалостны ножи.

Его терзают и кричат:

«Где старший брат? Скажи!»

Молчать – нет сил. Но говорить –

нельзя… И что сказать?

И гнев бессмертный озарил

мальчишечьи глаза.

«Да, я скажу, где старший брат.

Он тут, и там, и здесь.

Везде, где вас, врагов, громят,

мой старший брат – везде.

Да, у него огромный рост,

рука его сильна.

Он достает рукой до звезд

и до морского дна.

Он водит в небе самолет,

на крыльях – по звезде,

из корабельных пушек бьет

и вражий танк гранатой рвет…

Мой брат везде, везде.

Его глаза горят во мгле

всевидящим огнем.

Когда идет он по земле,

земля дрожит кругом.

Мой старший брат меня любил.

Он всё возьмет назад…»

…И штык фашист в него вонзил.

И умер младший брат.

И старший брат о том узнал.

О, горя тишина!..

«Прощай, щегленок, – он сказал, –

ты постоял за нас!»

Но стисни зубы, брат Андрей,

молчи, как он молчал.

И вражьей крови не жалей,

огня и стали не жалей –

отмщенье палачам!

За брата младшего в упор

рази врага сейчас,

за младших братьев и сестер,

не выдававших нас!

Между 3 и 15 октября 1941

«К сердцу Родины руку тянет…»

16 октября 1941 года. Враг рвется к Москве. «Линия обороны Москвы проходит через сердце каждого ленинградца», – говорили в Ленинграде.

К сердцу Родины руку тянет

трижды проклятый миром враг.

На огромнейшем поле брани

кровь отметила каждый шаг.

О, любовь моя, жизнь и радость,

дорогая моя земля!

Из отрезанного Ленинграда

вижу свет твоего Кремля.

Пятикрылые вижу звезды,

точно стали еще алей.

Сквозь дремучий, кровавый воздух

вижу Ленинский Мавзолей.

И зарю над стеною старой,

и зубцы ее, как мечи.

И нетленный прах коммунаров

снова в сердце мое стучит.

Наше прошлое, наше дерзанье,

всё, что свято нам навсегда, –

на разгром и на поруганье

мы не смеем врагу отдать.

Если это придется взять им,

опозорить свистом плетей,

пусть ложится на нас проклятье

наших внуков и их детей!

Даже клятвы сегодня мало.

Мы во всем земле поклялись.

Время смертных боев настало –

будь неистов. Будь молчалив.

Всем, что есть у тебя живого,

чем страшна и прекрасна жизнь –

кровью, пламенем, сталью,

словом, –

задержи врага. Задержи!

16 октября 1941

Стихи о вооруженном народе

…Ночь, триумфальной арки колоннада,

и у костра – красногвардейский взвод…

Сегодня на защиту Петрограда

вооруженный выступил народ.

У каждого чуть видимого зданья,

на перекрестках встали, по мостам,

и невских звезд осеннее сиянье,

холодное, струится по штыкам.

О, гневные полночные дозоры,

негромкий окрик:

«Кто на фронт идет?»

А фронт за пустырем, за тем забором…

И отвечают: «Мы идем, народ».

Путиловцы, наборщики, студенты

сражаются у Пулковских высот,

не зная, что свершаются легенды,

когда вооружается народ.

И штык разит, зазубренный и ржавый,

и мечет смерть калека-пулемет.

Все в действии. На бой святой и правый

вооруженный выступил народ.

Так были смяты юнкера Краснова,

Юденич был отброшен и разбит.

И годы шли. Но враг заклятый снова

орденоносцу городу грозит.

Вот он ползет в коричневой рубахе,

в безжизненном мерцании ночей.

Он тащит плети, виселицы, плахи,

ведет тюремщиков и палачей…

Нет, врешь, не выйдет!

Врешь, еще завоешь.

И не сегодня-завтра час придет –

ты сам узнаешь, что это такое,

когда вооружается народ.

Уже в руках нагрелися приклады,

уже штыки устремлены вперед.

Железом пахнут ночи Ленинграда,

когда вооружается народ.

И страшного оружия немало

у ленинградских граждан про запас.

Да не иссякнут недра Арсенала,

открытые и щедрые – для нас.

И мужество сердцам да не изменит,

скорбь о погибших да не замолчит.

В своей крови, в своей предсмертной пене

вы сами захлебнетесь, палачи.

Вас втопчет в землю вставшая громада,

раздавит, растерзает, разотрет.

На грозную защиту Ленинграда

вооруженный выступил народ.

Октябрь 1941

«И под огнем на черной шаткой крыше…»

И под огнем на черной шаткой крыше

ты крикнул мне,

не отводя лица:

«А если кто-нибудь из нас…

Ты слышишь?

Другой трагедию досмотрит до конца».

Мы слишком рано вышли –

в первом акте,

но помнил ты, что оставлял.

И я не выйду до конца спектакля –

его актер, и зритель, и судья.

Но, господи, дай раньше умереть,

чем мне сказать:

«Не стоило смотреть».

Октябрь (?) 1941

«И мы справляли, как могли…»