Лень - [12]

— А своего Никиту, Димочка, видел? — Сашина физиономия будто затаилась перед самым главным.

— А как же! Никита… Лучше не говорить. Пытаюсь пригласить его сюда, заканчивает Дима, не дав им возможности позлорадствовать и поехидничать.

Саша тем временем сигналит метрдотелю и просит его позвать музыкантов. Вот они подходят, окружая музыкой, льющейся из-под подбородков. Их четверо скрипачей и один с бандонеоном. Виктор уже лезет в карман — платить.

— Да подожди же! Пусть сыграют что-нибудь. Деньги сразу, деньги… — зло глядя на него и зло думая о его деньгах, единственном, что дает ему возможность чувствовать себя уверенно, кричит Верка.

— Дима, им надо заказать Сарасате. «Этот веер черный…» — Она чуть только напела, а музыканты уже подхватили и играют танго.

Ее заставляют петь: Этот веер черный! та-рам-там-там!

Веер драгоценный! та-рам-там-там!

Он сулит влюбленным…

Верность и измены… И она вспоминает учителя вокала, на чьих уроках и разучивалось это танго. Два раза в неделю. Саша недоумевал: «На хер тебе это надо?!» Вероятно, он предпочел бы, чтобы она училась красить машины, ремонтировать крылья машин… После испанского танго на русском музыканты вцепились в «Очи черные», «Полюшко» и почему-то «Эх, дороги…». Но как только Виктор дает им деньги, они сразу уходят.

В громадные их тарелки будто птички покакали, пролетая, — это «нувель кузин». Стоит каждая такая «кака» под тридцать долларов.

— Хорошо здесь япошки в сорок первом поработали. — Саша при помощи ножа изображает «Мессершмитт». Он любит так «пошутить».

— Американцы всегда устраивались и свои военные базы располагали на чужих территориях. Только в пятьдесят девятом году Гавайи стали штатом Америки… Так что ты бы, Витька, не смог сюда приехать, это ведь была заграница, а тебе нельзя…

— Ну, Верок, ты еще вспомни времена Кука. Кстати, в те времена то, что я делаю, считалось вполне нормальным, и мы бы все сейчас сидели с кольтами.

До сих пор молчавший Дусик улыбнулся Витьке. «Ну и кого бы ты первым замочил?» — стрельнул он глазами на сашу. Но Витька не «замочил» бы его. Тот ему нужен.

— Я немного по Америке ездил, но все-таки… Гавайи совсем не Америка. Кроме сервиса и отелей, дорог и всего этого… При чем здесь эти косоглазые? Дусик пытается изобразить гавайца.

— А при чем в Союзе чукчи и азиаты, и все прочие? — брезгливо говорит Виктор.

— Э, братцы! В Союзе пятнадцать республик разных национальностей. А до Союза Россия всегда была многонациональной, с образования своего. Рюрики-то кто были? — Сам Дима из рода Демидовых. Но по-американски это Дэймз Ди. Под этим именем он числится в дизайно-чертежной компании, где зарабатывает на пенсию, как сам он шутит.

Вера выходит в туалет, и к ней присоединяется Дима. Декор ресторана решен с минимальной затратой фантазии — кругом просто висят веера. Громадные, поменьше и совсем миниатюрные. В женском туалете у толстенной мадам-пипи тоже эмблема ресторана — на груди, разливающейся по столу перед блюдечком для монеток. Верка красит губы в тон электро-розового волана платья. Дима ждет ее, обмахиваясь веером — комплимент ресторана клиентам.

— Верок, я не хочу возвращаться к ним. Давай убежим! — шепчет он ей на ухо, прикрываясь веером.

Написав на клинексе «Мы ушли. Ц», передав его официанту, они уходят. Убегают из ресторана. Мы идем по Уругваю!

Ночь — хоть выколи глаза,

Слышны крики попугая,

Раздаются голоса! Переделанная в полублатную, песня о любви к Парижу в любое время года разливалась у кустов акаций. Выбежав из ресторана, они сразу свернули в темную улицу. Черная гавайская ночь чуть помахивает макушками пальм, ноздри щекочет запах гнильцы с океана. Орхидеи не пахнут. Они, как вырвавшиеся из клетки звереныши, — танцуют, взявшись под руки, задирают ноги и хохочут. Диме 57 лет, и он ни к чему в жизни не стремится. Но он рад ей, жизни. Он не нудит, не делает «плачущее лицо».

— Ax, Верочка, все это пустое, пустое — все эти декорации, которыми они себя обставляют. Они не умеют себя веселить сами…

— Димка, мы потратили уже столько денег… Зачем? Весело не было. На эти деньги можно было поехать на дикий остров и жить среди аборигенов, ловить бы там рыбу, костры жечь… Но они бы там сдохли. Поэтому они и меня ни на шаг от себя не отпускают, «куда ты? куда ты?» орут. Я их веселю. Даже если и злю все равно что-то происходит. Я им нужна, как какое-то происшествие в их скуке.

Они выходят под руку на одну из центральных улиц. Это могла бы быть улица Санта-Моники в принципе. Правда, здесь, помимо настоящих пальм, стоят почему-то и искусственные, с блестящими, переливающимися лохмотьями вместо листвы. Да, и здесь ходят. Идут люди, кучки, группы. И еще, людей везут рикши. В колясках, прицепленных к велосипедам.

— Димочка, давай прокатимся! Это, наверное, здорово!

— Ой, я боюсь. А вдруг он пьяный? Хлебнул уже небось райского напитка. Ёбнемся, костей не соберем…

— Сумасшедший!.. Вон, идем к черному, смотри, какой здоровый. — Верка тянет его к коляске, украшенной гирляндами цветов.

На шее черного парня-рикши тоже гирлянда. Парень, стоящий со своим «авто» перед черным, протестует, но настаивающая Верка, объясняет: