Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг. - [32]

У нас в полку затевается «бал». Для кого, как, неизвестно было. В результате выяснилось, что [это] «бал» для приглашенного высшего начальства; из полковых будут все штаб-офицеры и командиры, и начальники отдельных команд и сотен. Та самая публика, которая была и на разговениях. Естественно, что всех заинтересовал вопрос, откуда берутся средства на такие рауты[316]. Очень много было толков по этому вопросу.

Накануне приходит полк. Лепилкин и говорит, что деньги эти вполне легальные и законные: «Я думал, что расходуются казенные деньги, возмущался даже, но оказывается, что деньги это легальные. Это прибыль от полковой лавочки». Вот тебе и фунт! Расходуют прибыль лавочки, и г-да расходующие считают их вполне законными и легальными. Вот тебе и фунт!

Между прочим, о полковой лавочке. Это действительно, в буквальном смысле слова лавочка, но только в кавычках. Что предпринимались такие меры, как недовес и смачивание сахара, так [и] сомневаться не приходится. Это полковая лавочка. Заведующий ей, наш брат-офицер, пьет и пьет, что хочет и когда хочет. Пьян 24 часа в сутки. Спрашивается, откуда это у него, на какие средства? Ясно, лавочки.

В день раута опять были созваны все взводные офицеры офицерской сотни, и им было предложено извиниться от имени командира полка за то, что всех офицеров пригласить не позволяют размеры палатки, и что он долго думал, как выйти из этого положения, и решил его так, как и Цугулиев на Пасху. Много обстоятельству этому посмеялись и решили по этому поводу напиться самим у себя в палатке.

Сказано – сделано. Купили коньяку и пили целую ночь. Надрались вовсю. Особенно Грабовский. Напившись, отправился он гулять по лагерю, подсматривать, что делается в [той] палатке, где раут. Пришел оттуда и на вопрос «Где был?» ответил: «В цирке». Действительно, там был не раут, а цирк: публика надрызгалась, стала скандалить. Началась даже драка; одним словом, нашему Старицкому оборвали рукава на черкеске и, по его собственным словам, правда, в пьяном виде, [он] в ту же ночь жаловался, что его побили.

На другой день был целый скандал. Во-первых, улаживали все конфликты и драки, которые были на рауте. Во-вторых, Грабовский, опохмелившись, опять напился [и] стал скандалить, крыть Тарарина. Принуждены были увести его из лагеря на свежий воздух в поле и уложить его там до вечера. Это [было] второе наше грандиозное пьянство.

До 1-го мая ничего интересного у нас больше не происходило, апрель дожили тихо, скромно, разговоры об отъезде пошли на убыль. Начались усиленные занятия. Готовятся к параду, всему корпусу имеющему быть 9 мая на праздник Св. Николая. [И] 9-го же именины Цыганкова. Предполагается и у нас маленький бал, с приглашенными Булановым и Лепилкиным.

9-го день прошел отлично. С утра был парад по случаю праздника ордена Св. Николая[317]. Утром ели пирожки собственного приготовления. Вечером приехали Булановы, привезли сладкий пирог; пришел Лепилкин; поужинали, напились чаю, пошли гулять по берегу моря; вернулись домой часа в три ночи и легли спать. Было очень мило, семейно, уютно.

В ночь с 9-го на 10[-е] мая произошло целое событие. Началось начало конца Лемносского жития. Того периода, который, безусловно, будет отмечен беспристрастным историком. Пришел первый пароход «Керасунд», который увез, согласно предначертаниям Главкома, в Болгарию 2-ю Донскую дивизию с нашего лагеря, в количестве 1370 человек под командой ген. Гусельщикова. Итак, первый эшелон ушел[318].

15-го мая в 6 часов вечера пришел «Решид-паша», который, согласно тем же планам, увез 2 с лишним тысячи кубанцев в Сербию. «Решид-пашу» встречали очень торжественно, выстроившись на берегу, кричали «ура»[319], на «Решиде» играл оркестр конвоя Главкома, который погрузился в Константинополе.

21-го мая пришел 3-й транспорт, опять «Керасунд», который увез еще 2 тысячи кубанцев, тоже в Сербию[320].

24-го мая нас перевезли с Мудросского лагеря на старое место на Лемносе[321]. Тут мы узнали, что через 3–4 дня приходит «Решид-паша», который будет брать рабочих в Баку[322]. Действительно, 29-го пришел «Решид» и забрал около 2-х тысяч человек в Баку[323].

Итак, параллельно с увозом Врангелем в Болгарию и Сербию французы, в исполнение своих планов, принимают все меры к вывозу нас в другие места: в Совет[скую] Россию и Грецию, куда каждую субботу отправляют партию беженцев.

К 1-му июня 1921 года нас всех на Лемносе осталось тысяч 5 или чуть больше, из общего числа к 1-му марта того же года в 22 тысячи человек. Из этого числа тысяч 10 уехало в Совдепию и Бразилию, тысяч 6 вывезено Врангелем в Болгарию и Сербию, тысячи 2 уехало в Грецию. К 1-му июня, повторяю, на Лемносе оставалось тысяч 5, из них 1–1,5 тысячи беженцев.

Жили мы безмятежно дней 8–10, когда [получили] новое известие: приезжает Фальчиков от Объединенного союза сельскохозяйственного общества казаков[324] и увезет с собой в Болгарию 1000 человек. Тут пошли разговоры: кто таковой Фальчиков, его отношение к атаманам и Врангелю, взаимоотношения между атаманами и Врангелем, наше отношение к тем и другим. Идут совещания и у начальства; выясняется, что Фальчиков [находится] в резкой оппозиции к Врангелю и к атаманам, что это, безусловно, распыление армии и так далее. Решают, чтобы Платовский полк целиком записался в эту тысячу и уехал.