Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг. - [25]
Часов в 6 вечера «Владимир» снялся с якоря и отошел в неизвестном направлении[237]. Ну, теперь уже окончательно мы спасены от опасности попасться в лапы «товарищей». Страшная опасность миновала. Пора оглянуться и на себя. Ехать до ужаса тесно. На «Владимире», оказывается, около двенадцати тысяч человек. Давка, духота невообразимые. Помещаемся в 3[-м] трюме.
Вылезти на палубу – один ужас. Сколько это стоит затруднений и ловкости! Битком набито. Не только лечь, [но и] сесть негде. Ночью кладешь ноги на голову vis-à-vis[238] и ощущаешь чьи-нибудь сапоги на собственной физиономии[239].
Что имеешь с собою, отправляясь в неизвестном направлении и на неизвестное положение? Ибо перед эвакуацией был приказ Врангеля, где он писал, что уехать мы уедем, но кто нас примет и на каких основаниях и правах, одному Богу известно[240]. С собою абсолютно ничего [нет]. Весь мой багаж – это то, что надето на себя в Геническе еще две с лишним недели [назад].
Нет даже полотенца, мыла, второго носового платка, шинели (ибо я в шубе), второй смены белья. Из продуктов – 5 английских банок консервов и 2 фунта черного хлеба. В кармане ни гроша, не говоря уже об иностранной валюте, ибо даже ничего не стоящих крымских денег нет. Из вещей больше всего жаль мне мое Евангелие и Нюсины письма. За это время я часто перечитывал их, и становилось как-то легче, когда читал их.
Итак, и гол, и бос, и наг, яко благ и еду за границу.
Полагаю, что очень, очень редко в прежние времена с таким багажом и таким средствами кто-нибудь пускался без руля и без ветрил в долгое плавание. Нет, вру. Без руля я даже и в настоящем положении не рискнул бы ехать, но руль есть. Это Врангель – лучший воплотитель нашей идеи – идеи спасения родины и лучшей жизни. Если не персонально для каждого из нас – ибо много, много жертв еще впереди, то во всяком случае для (не говорю [даже про] отцов, матерей) для братьев, сестер и детей.
И опять грустные мысли. Я выбрался из Крыма. Я спасен. А Коля, а Володя[241]? Где они, что с ними? Живы ли они? Успели ли, как я, выбраться до порта и погрузиться?
Кормят ли нас на пароходе? И да, и нет. Не всегда один раз в день, в самое неопределенное время удается получить кипяток. Раз в день и тоже в неопределенное время – пять, шесть ложек горячей воды и в ней 1–2 галушки. Вот и все. Двадцать четыре часа в сутки есть хочется, как зверю. От духоты и жары хочется пить, а воды не хватает, дают ее очень мало. Подышать свежим воздухом на палубе? – Очередь на выход из трюма. Выйдут 50 человек – стоп; пока не войдут обратно 50 человек, не пускают следующих. Очередь и очередь, и какая очередь! Я как-то стоял в очереди в уборную пять с лишним часов. Понятно, заболел и пролежал двое суток в трюме, в грязи, во вшах, гадости и пакости, с температурой 38,5°.
5-го ноября, на рассвете, вошли мы в Босфор, а часов в 9 утра стали на Константинопольском рейде. «Владимир», не опуская русского флага, поднял и французский[242]. Так вот он – второй Рим! Вот тот самый Царьград, на вратах которого Олег прибил свой щит. Тот Царьград, обладание которым было нашей мечтой на протяжении последних веков. Парадокс. Русская армия прибыла в Константинополь. Но так ли мы мечтали прибыть в него? Кому смешно, пусть смеется, а мне тяжело, тяжело до боли, и даже красоты действительно красивого Константинополя и берегов Босфора не радуют глаза, не манят взора. Что-то будет дальше? И одна эта мысль сидит гвоздем, и не выбить ее ничем.
6-го ноября. Рассвет. Действительно, феерическая картина. Восход солнца, бесконечные минареты и Айя София[243]. Даже отсюда сразу вы узнаете, инстинктивно угадываете, что это, именно это – Айя София.
Полон Босфор, Золотой Рог[244] кораблями военными и коммерческими. Жизнь кипит. Турки на своих изящных лодочках подвозят продукты. Красные фески, чужой говор. Но картина довольно неприятная: кушать хочется зверски, а тут чего, чего только нет. Что угодно для души[245].
Но что за волнение? Врангель! Врангель приедет! И все зашевелилось, забегало и стали даже подтягиваться. Приедет сам Врангель! Приедет тот, на ком сосредоточены сейчас все надежды, все упования. «Вот приедет барин, барин нас рассудит». Приедет Врангель, он все разберет, все скажет и обязательно только хорошее. Ибо Врангель ничего плохого не скажет, не может сказать. Вера во Врангеля у всех и вся бесконечная и беспредельная. Врангель с нами; значит, все образуется, все будет хорошо.
Часов с 7-ми утра публика стала занимать позиции. Удалось и мне протиснуться к борту у носовой части. Часов в 10 утра подошел катер с Врангелем. Громовое и бесконечное «ура» встретило его. Поднялся он на корабль. Что-то с кем-то говорил и минут через десять спустился обратно на катер. «Ура, ура, ура», без конца «ура», и с нашего корабля, и со всех русских судов, переполненных войсками.
6-го ноября 139[246] тысяч человек, сидевших на судах в Босфоре, кричали «ура», восторженное «ура» своему Главнокомандующему. Врангель сидел на корме катера и отдавал честь. Недалеко от него с биноклем в руках стоял ген. Кутепов.
