Лемносский дневник офицера Терского казачьего войска 1920–1921 гг. - [22]

С одной стороны, есть политическая воля Белого штаба, уверенного в возможности отвоевания России, а с другой – прагматизм французского командования, намеренного как можно быстрее избавить Францию от оказания помощи беженцам.

При наличии таких противоположных целей история казачества на Лемносе выражается, в первую очередь, в почти непрерывной конфронтации между русскими и французскими офицерами. Эти разногласия, без всякого сомнения, вытекают также из давнишнего недоверия, проявляемого русским штабом к Франции. В то же время большое количество русских гражданских беженцев, в том числе и элита старой России, с целью найти приют обращается именно к Франции!

А Лемнос? Казачий эпизод – не единственный в истории острова. 28 июня 1921 г. на нем оставалось лишь 7000 казаков, ожидающих отъезда. Неожиданно у Лемноса бросает якорь большой греческий пароход «Патрис». На борту – 3000 греческих беженцев из Малой Азии, спасшихся от войск Мустафы Кемаля. Местное греческое начальство ничего не сделало для их принятия[198]. Одна человеческая драма сменяется другой…

К. М. Остапенко Лемносский дневник

Лагерь Мудрос [199] , 9-я палатка, 19 22/IV 21 г [200]

Раньше всего дневник мой, аккуратно ведшийся изо дня в день с конца [19]19 года, принужден был прекратить свое существование 16 октября прошлого 1920 года. Дневник остался в Геническе[201] у Коллазонио[202] по Соборной улице[203]. Обещали сохранить[204].

Итак, как сейчас помню, придя 16[-го] вечером домой и кое-что узнав о начавшемся наступлении красных[205], я писал: «Пришел решительный момент: мы или они». И молил я Бога, чтобы это были мы, а душой не верилось. И жутко, жутко было ложиться мне в эту ночь, ибо сердце тосковало и разум подсказывал, что против сил, брошенных на нас красными, трудно, невозможно противостоять.

События стали разыгрываться с колоссальной быстротой, скорее, чем это могла вообразить самая богатая фантазия. Часа в 3–4 ночи я проснулся от страшного стука в окно. Вскочив и открыв ставню и форточку, я увидел нашего делопроизводителя Анд. Мат. Зайченко, который сильно изменившимся голосом, бледный, сообщил мне, что красные под Геническом[206]. Все в сборе. Сейчас выступаем. Приказано собраться у полк. Федюшкина. Итак, началось[207].

Я тотчас же сменил все белье, надел фуфайку и вообще все, что налезло, и отправился поздней ночью в город. Мороз был дьявольский[208]. Градусов 18–20 ниже нуля. Федюшкина я не застал, отправился к полк. Соколову, где и был назначен и немедленно же отправлен в числе 10 офицеров на охрану моста, ведущего из Геническа на Арабатскую стрелку[209].

Часов с 10 утра 17 октября через Геническ начали проходить обозы. Первый прошел конвой ген. Кутепова, потерявший командующего армией и спешивший в Крым. Отправили и мы свой обоз. К 12 часам через Геническ обозы стали проходить вразброд, а к 3 часам они мчались в абсолютной панике.

Точно и ясно обстановку себе никто не представлял, но упорно[210] говорили, что к 12 часам ночи должна подоспеть Донская дивизия из Новогригорьевки[211], [что] в 30 верстах от Геническа. До этого времени удерживать Геническ приказано было учебно-запасной батарее[212], насчитывавшей до 500 человек, но винтовок всего только 60–80. Во всем Геническе не оказалось винтовок, и начальник пограничной стражи выдал нам 30 шт. бердан[213], которые, вследствие обильной смазки, не разбивали патрона и требовали чистки. В Геническе не оказалось или, вернее, не смогли найти отвертки.

Наступила темнота, [в] 4–5 часов. Берданы наши не работали. Нас, вместо того, чтобы отправить бойцами в окопы, отправили городовыми на мост. Охрану Геническа приняли на себя 80 бойцов (половина офицеров) и два пулемета. На мосту делалось Бог знает что. Паника невероятная, а когда красные открыли артиллерийский огонь по городу, где было битком набито обозов, поднялось нечто невероятное.

По собственной инициативе мост в свое ведение взял Терский артиллерийский взвод[214]. Пришлось ругаться, а главное, крыть матом. И не только простых возниц, но и седых генералов и даже дам и барышень, своим писком и визгом делавших какую бы то ни было работу невозможной. И только мат, один грубый сплошной мат действовал и умиротворял публику. Мату, только ему обязаны мы тому, что на Геническом мосту[215] не произошла катастрофа, не было затора, и всем[216] желающим была дана возможность уйти. Не остался никто. В час ночи наши, потеряв 2-х убитых, отошли за мост[217].

Геническ был сдан. Мы, терцы-артиллеристы, прикрывали отход. В 4 часа утра 18-го мы были в Генической Горке[218] в 7-ми верстах от города, на чудных позициях. Здесь остановились и залегли в окопы. Всего 50 человек при 2[-х] пулеметах. 18-го утром Геническ был отбит подоспевшими донцами и находился в их руках суток 2–3. Мы в Геническ не возвращались, и 22[-го] на рассвете выступили из Генической Горки дальше по Арабатской стрелке.

25-X-20 мы были вечером в Каясанах[219], уже в Крыму. Адская была дорога. Холод, пронзительный ветер, голод, отсутствие крыши, где бы можно было отдохнуть. Я спал одну ночь в конюшне на навозе и был счастлив, ибо было тепло от навоза. Нет пресной воды. Пришлось есть лед из морской пены. И голодно, страшно голодно. Купить ничего негде