Лекции - [18]

Днесь висит на древе тот, кто на облаках подвесил землю…

Венцем (терновым венцом) облагается тот, кто облагает небо облаками….

Это же ведь, действительно, удивительно… Вы подумайте: тот, кто создал нашу землю, он вдруг подвергается бичеванию. Эта та антиномия, та диалектика, которая лежит в основе всего христианства. Тертуллиан на неё указывает. Но почему же эта вера оказывается абсурдной?

Вот затем, хотя исторически эту формулу Тертуллиан не говорил, с точки зрения логики эта формула глубоко верна. Верна она в каком смысле? Человек — очень сложное существо. Когда человек приходит к вере, его кругозор не сужается, а расширяется: он научается быть таким, каким он ещё никогда не был. Он приобретает новый опыт, он приобщается к вечности. Вечность распахивается перед ним: он перестаёт быть просто сыном своего времени, сыном своего воспитания — он научается быть другим. Как Макарий Египетский говорил: «Христиане живут сугубою жизнью». «Сугубою», то есть двойною: жизнью этого времени и жизнью вечной. Одновременно.

Как Апостол Павел говорил: «И уже не я живу, а живёт во мне Христос». Так вот… когда человек приобретает опыт веры, входит в мир духовной традиции, его горизонт распахивается, а не сужается…

Но дело в том, что человек постепенно входит в этот мир. Да, я могу своим решением быстро сказать: «Господи, верую. Помоги моему неверию». Я могу покаяться в едином часе, как разбойник это сделал на кресте — моё сердце уже отдано Христу. Но, понимаете, моё сердце уже впереди, а ноги ещё сзади тащатся. Во мне ещё масса предрассудков моего воспитания, моего времени.

То, что шокирует так часто наших людей: как часто даже православные священники говорят советским языком — «В церкви остро стоит кадровый вопрос» и так далее. В Евангелии же ведь об этом сказано: «Царствие Божие подобно зерну, брошенному в землю, подобно закваске, брошенной в тесто». И это должно взойти. Это должно преобразовать то, что вокруг — закваски мало, но она должна разрастись, должна научить дышать эту огромную костную массу теста… Так и здесь: сердце человека уже искренне отдано Христу, а разум, язык, общественная мысль по–прежнему тащат за собою — общественные предрассудки.

Когда мы читаем, скажем, книги древних христианских авторов, мы иногда можем сказать, что хотя он и святой, но в данном случае он говорит не как святой, не как христианин, а как просто человек своего времени. У каждого из нас есть бельма на глазах. Мы их не замечаем, мы к ним привыкли, потому что мы воспитанники нашего времени. И мы встречаем те вещи, которые нас сегодня поражают. Мы вдруг видим: святой человек, а у него, оказывается, рабы были. Например, у святого Василия Великого юридически были рабы. Это не означает, что он был Салтычихой и издевался над ними. Он просто был из знатной богатой семьи, но, я думаю, что рабам у него жилось лучше, чем некоторым нынешним владельцам ваучеров.

То, что я сейчас сказал о том, что даже святые могут в себе носить предрассудки своего времени, это не моя мысль. Это мысль преподобного Варсонуфия Великого. Пройдёт ещё 2 века, и мы с вами увидим бельма, которые у нас с вами на глазах. Например, мы с вами вдруг обнаружим — какие странные люди жили в XX веке! Они почему‑то считали, что права человека превыше всего. А в XXV веке, может быть, за права муравьёв будут бороться. А, может быть, наоборот: люди XXII века поймут, что долг человека важнее, чем его права. И, может быть, надо заботиться о том, как правильно исполнять долг — нравственный долг, а не просто отстаивать свои права перед кем‑то?

У Марины Цветаевой есть замечательные строки в одной из её поэм:

Над каждым домом язык неймёт.

Над каждым домом — богоотвод.

Отпните и смысл, и жест –

Застрахованность от божеств…

Это одно из бельм нашего времени…

Когда античный человек приходил в церковь, он за собой тащил огромный шлейф предрассудков и суеверий языческой философии. Один из этих предрассудков — у Бога обязательно должно быть тело, духовное, астральное тело. Или, например, мир обязательно должен быть конечен, ограничен: космос совершенен, имеет форму шара. А бесконечность для античного философа — это дурное слово. «Апейрон» — бесконечность, это символ зла. А в христианстве бесконечность — это атрибут Бога, это начало добра. Ограниченность, конечность — скорее, это недостаток (для европейского последующего мышления). Для человека, прошедшего школу Платона, тело — это темница души. А Апостол Павел говорит: «Разве вы не знаете, что тела ваши — это храмы духа, живущего в вас?» Серьёзнейшая разница. А есть ведь масса всего другого. Вспомним, как изменило историю выражение «платоническая любовь»? Я не буду сейчас расшифровывать, простите, что на самом деле это означало и как это в европейской культуре сейчас высоко подносится.

Тертуллиан об этой ситуации говорит: «Человек сердцем стал христианином, но с помощью инструментария античной философии он не может выразить тайну христианства». И тогда вот выбор: или же я жертвую новым опытом, который мне открылся, во имя комфорта моих прежних теорий, или же я на время отказываюсь от комфорта идей, для того чтобы жить в новом опыте…