Лехнаволокские истории - [19]

Стоял самый комариный сезон. В лесу он был особенно ощутим. Комары облепляли с головы до ног и жалили даже через носки. Впрочем, Юрка взял с собой отгоняющий паразитов аэрозоль. Прибыв на место, мужики перво-наперво побрызгали руки и шеи, смазали лица, потом только взялись за косы.

Юрка распряг лошадь и привязал ее к осинке.

— Ну, молочка на завтрак — и за дело, — вытащил из сумки большую стеклянную банку молока и буханку мягкого черного хлеба. Все с удовольствием выпили по две чашки.

Довольно просторный луг окружен со всех сторон лесом. Стали один за другим, каждый на своей полоске, а Юрка, Митя и Пашкин, чтобы не толкаться, начали с середины.

Почти все мужики — люди деревенские, с детства приученные к косьбе, шли плавно, легко, не оставляя после себя ни торчащих стеблей, ни нескошенной травы. Только Резник, асфальтный житель, неумело махал перед собой косой, не стриг — рубил неподатливые стебли, частенько забуриваясь остро отточенным концом в землю, отчего коса разбалтывалась на косовице и то и дело выпадала вместе с деревянным клином.

Когда такое случалось, он брел на опушку, где для мелкого ремонта был оставлен инструмент, и прилаживал косу на место. При этом ребятам приходилось доводить до ума его недокошенную полоску.

Виктору было неловко, он начинал говорить что-то невнятно, а Юрка добродушно успокаивал его, мол, ничего страшного, со всяким новичком бывает, и показывал, как нужно правильно держать косу, как вести, как подрезать траву.

Лес постепенно пробуждался, пронизываясь звуками. Застрекотали сороки, защебетали воробьи, загалдели вороны. Кто-то нет-нет да и вспорхнет с верхушки сосны, пролетит неподалеку, звучно разрезая воздух упругим крылом.

Комары вились вокруг роями, облепляя куртки, штаны, шапки, но прокусить не могли — толсто. Лицо и руки косарей им тоже недоступны: аэрозоль еще не выветрился. Так и метались, назойливые, с одного места на другое, с одного на другое — авось откроется где желанный уголок. А едва приоткроется — мигом вопьется в кожу самый шустрый, да так что и не почувствуешь его, встрепенешься только, когда начнет сосать кровь, больно, неприятно. Но Виктор не обращал на них внимания. Скошенная трава мерно ложилась у его ног, шипящий свист косы словно отсекал посторонние звуки, гипнотизируя. И хотя опушка леса никуда не исчезла и слева и справа по-прежнему махали косами его друзья, пространство вокруг него словно расширилось, стало объемнее, появилось умиротворение, настоящее блаженство. Передряги минувших дней с их перестройками, неустройствами и «измами» разом отдалились, отодвинулись за горизонт, стали казаться далекими, туманными, эфемерными, фальшивыми. В этом первозданном соприкосновении с природой и была, казалось, настоящая правда, полное успокоение, успокоение, которое выше мирской суеты, выше всех мелких, ничего по большому счету не значащих передряг. Оно принесло с собой и веру в лучшее будущее, наполнив ею сердце Виктора. «Нет, нет, не зря человеку выпадают такие испытания. Может, для того, чтобы тот больше ценил жизнь, понимал ее, острее осознавал свое место в ней и роль, отведенную ему судьбой. Не напрасно все, — думал он. — Не зря»…

С запада вскоре потянулись низкие тучи. Поплыли неторопливо, плавно, как корабли в тихом течении. Митя-блаженный покосит, покосит, станет, засмотрится на них, прислушается к чему-то. Юрка его не подгоняет, не одергивает: такой оравой и без него управятся. Да и лишний раз Юрка Митю никогда не трогает, не ругает, если не заслужит, конечно.

Время от времени мужики подтачивали оселками косы или возвращались назад на стерню, чтобы хлебнуть из пластмассовой баклуши прохладной колодезной водицы, заглушить жажду да снова обрызгать себя аэрозолем. Он хоть и устойчивый, а всё одно помаленьку выветривался, и тогда от комаров спасенья нет, а значит, нет и работы.

Ближе к полудню стал накрапывать дождь.

— А ты, неладная, — вскинул Юрка голову кверху и заругал на чем свет стоит погоду. А начинали-то совсем без облачка. Правда, и без солнца.

Еще с полчаса покосили под мелким дождем, и Юрка сказал:

— Хорош, мужики, дела не будет.

Мужики распрямили спины, огляделись: почти половину с четырех утра выкосили.

— На сегодня шабаш, — всё еще удрученно разглядывая небо, повторил Юрка. — Да и времени-то ого-го сколько, Танька моя уже, наверное, и обед сготовила.

Все потянулись к дороге. Не успели выйти из кустов, как вновь услышали Юркин недовольный голос:

— От зараза! От шалопутка! Ушла, негодная!

Только тут мужики увидели, что от лошади и след простыл.

— Неуж увели? — всполошился Саленко.

— Какой увели? — буркнул Юрка. — Отвязалась, да домой ушла. Я ж говорил вам: тварюга хитрая, какой поискать, так и норовит обратно в стойло вернуться.

Мужики стали как вкопанные: что делать? До деревни километра с три будет. После такой горячей косьбы ноги едва волокутся, а тут еще и телега — разве бросишь?

Юрка крутит головой, колобродит мысли: тоже, видно, лень за лошадью возвращаться.

Митя подступил к нему:

— Пойду, приведу её.

— Да куда ты пойдешь, неладная, сиди тут! — прикрикнул он на него незлобиво, потоптался, поругался, наконец, решил: