Легион обреченных - [64]

Во всех вагонах раздался по радио голос оберстлейтенанта Хинки:

— Внимание. Приготовиться к бою.

Мы расчехлили пушки, поднесли снаряды, и каждый занял свое место. Поезд постоянно набирал скорость, пока не начал раскачиваться, колеса грохотали и время от времени издавали скрежет и визг на крутых поворотах. Потом из громкоговорителя прозвучал отрывистый приказ:

— Поезд! Приготовиться к вступлению в бой!

Казенники больших орудий открылись, в них вложили снаряды. Раздавался стук и лязг стали о сталь; механизмы наведения пушек вращались, автоматические пушки были заряжены. Мы натянули асбестовые шлемы. Я глядел на местность в перископ. Впереди и чуть в стороне протекала река, широкая, грязно-желтая, вьющаяся лентой среди серых склонов. На большой скорости мы пронеслись через покинутую деревню, затем по большому железному мосту. Река далеко внизу походила на желтую крышу из рифленой жести.

Отъехав от реки добрых пять километров, мы вошли в соприкосновение с противником, который внезапно произвел по нам два орудийных выстрела. Поезд сразу увеличил скорость, и стук тяжелых колес почти заглушал вой снарядов. Потом в башнях зазвенел сигнал тревоги, и поступил приказ открыть огонь.

Каждого командира вагона оповестили о цели, они в свою очередь проинструктировали командиров башен. Большие орудия обратили черные зевы к залитым солнечным светом лесам и полям.

Затем прозвучала команда: «Пли!», и раздался оглушительный раскатистый гром — наши тридцать тяжелых орудий завели песню смерти приветливому летнему ландшафту. Вскоре нас окутали дым и пыль. Каждый раз, когда все пушки стреляли вместе с одной стороны, поезд качался так сильно, что мы думали — он повалится. Русские начали отвечать, снаряды с грохотом били по вагонам; но были так малы, что не причиняли никакого вреда. Однако вскоре заговорили их тяжелые, двухсотвосьмидесятимиллиметровые орудия, и некоторые снаряды оказывали свое действие, колотя по нам[61]. Мы тут же сменили цель и стали стрелять по русской артиллерии. Внезапно поезд остановился. Объявили, что у одного из передних вагонов прямым попаданием разбита колесная пара. Саперам пришлось вылезти и под прикрытием поезда свалить поврежденный вагон с пути. Было необходимо прийти в движение как можно скорее, стоящий бронепоезд представлял собой беспомощную жертву артиллерии противника. Однако прежде, чем свалили этот вагон, русские подбили другой, и весь его экипаж погиб.

Этот неистовый огонь вынудил нас отъехать назад, к мосту. Проделав это, мы с чудовищным грохотом взорвали путь. Затем наш штаб на другом берегу реки передал нам приказ остановиться в километре восточнее моста и прикрывать огнем переходящую по нему пехоту. Когда она перейдет, нам нужно было переехать на западный берег, после чего саперы взорвут мост. Другой бронепоезд, «Бреслау», отправили нам в подкрепление, и когда он занял позицию у моста, оберстлейтенант Хинка захотел, чтобы мы продвинулись на линию Ростов — Воронеж и нанесли противнику посильный урон. Он думал, мы сможем доехать до городка в двадцати километрах, где размещался дивизионный штаб русских. «Бреслау» должен был оставаться на месте и обстреливать противника в надежде, что русские не заметят продвижения «Лейпцига» к ним в тыл.

Первые несколько километров мы мчались на полной скорости, и по нам не стреляли; потом русские навели тяжелые орудия, и через четверть часа несколько наших вагонов были серьезно повреждены. Вскоре наш паровоз получил несколько серьезных повреждений, и нам пришлось медленно ползти назад.

На нас двинулось несколько больших танков, пришлось опустить стволы орудий и бить по ним. Попадания представляли собой фантастическое зрелище. Наши стодвадцатимиллиметровые снаряды разносили эти танки, их бронеплиты летели в воздух, будто перья из разорванной подушки.

Снаряды беспрестанно падали возле нашего паровоза, из бесчисленных пробоин выходил пар, поэтому мы стали ползти медленно, рывками. Было весьма сомнительно, что бронепоезд «Лейпциг» вернется.

При мысли обо всех неимоверно дорогих материалах, и наших, и противника, которые я помогал уничтожать, одна только их стоимость вызывает у меня ужас. Думая об этом, нужно смеяться, громко, пронзительно, иначе разрыдаешься и пустишь себе пулю в лоб. Неужели люди ничего не понимают? Вы, читающий это, неужели не понимаете, какие сказочные богатства лежат, дожидаясь вас; что, если идущие на войну средства использовались бы для вашего блага, вы бы процветали сегодня. Могли бы позволить себе хорошо жить, хорошо питаться, иметь автомобиль или то, что хотите; у вас была бы возможность путешествовать по всему свету; вы могли бы позволить себе развлечения; смогли бы начинать семейную жизнь без страха и беспокойства. Средств достаточно для всего — более, чем достаточно.

В это никто не верит — точнее, не смеет верить. Какое проклятье делает нас всех до того инертными, робкими, что мы не можем собраться с духом и лишить генералов их дивидентов? В большинстве своем мы олухи, ленивые, невежественные, мы киваем и чувствуем себя удовлетворенными, когда слышим глубокомысленную чушь о «равновесии сил», «взаимодействии родов войск» и весь этот жаргон. Равновесие сил? Если все простые люди проявят себя, потребуют, чтобы деньги тратились на их благосостояние, а не вооружение и войну, войн не будет, и мы все станем жить лучше. Но простые люди должны сперва стукнуть кулаком по столу, показать, кому принадлежит власть, и как она должна использоваться.