Легенда озера Гранд - [34]

— Хорошо.

Резкий укол разочарования подсказал ей, что она надеялась услышать от него совсем другой ответ.

— Я знаю, что вам не нравятся рыжие волосы. Я похожа на морковку, на клоуна, на…

— Женщину, которая слишком много говорит.

Рэйчел не совсем поняла, как это случилось, но неожиданно она оказалась лежащей на спине, а Николас был сверху. Она открыла рот, чтобы возразить.

Николас воспользовался тем, что ее рот открыт.

Он всегда поступал не по правилам. Целовал ее, хотя она его ненавидела. Рэйчел осторожно обвила руками его талию. Он ужасный обманщик, манипулятор, мошенник. Через рубашку она ощущала его силу, его твердость. Его рука в повязке слегка прижалась к кончикам ее грудей. Восхитительные ощущения вскипали в ее крови. Он уже знал, как доставить удовольствие ее губам, рту, языку. Жар охватил ее.

— Вы такая же упрямая, как ваши волосы, — пробормотал он, не отводя губ.

Ну кто бы решился столкнуть с дивана искалеченного человека? Она же не умрет, если поцелует его. Ей нравился вкус его губ.

В конце концов Николас поднял голову.

— Горячее сердце, испепеляющий рот и раскаленные волосы. Это смертельная комбинация. — Он поиграл с ее локоном. — Мне никогда еще не приходилось трогать такие волосы. Они, как маленькие пружинки, наматываются на пальцы мужчины, не давая ему уйти.

Его улыбки — смертельное оружие. Должен быть закон, запрещающий их. Дыхание — его или ее — громко отдавалось у нее в ушах. От него пахло мылом и лосьоном после бритья.

— Мне нравится целовать вас, — сказал он.

— А мне не нравится вас целовать, — солгала она. — И вы мне не нравитесь. — Когда он снова будет цел и невредим, она должна найти его и размозжить ему голову бейсбольной битой. Только ей никогда больше не захочется видеть Николаса Бонелли.

Мышцы Николаса расслабились, когда он отстранился от Рэйчел и устроился подальше на диване, опираясь на здоровую руку и глядя на нее. Он осторожно пронес свою загипсованную лодыжку над ее ногами, слегка царапая их.

Если бы она захотела, она могла бы уйти, но ей казалось несправедливым воспользоваться его состоянием. Она сложила руки на груди и взглянула на него.

— Ну?

Он удивленно поднял бровь.

— Ваши ученики дрожат, как осиновые листочки, когда вы смотрите на них таким суровым, многозначительным взглядом?

— Я не верю, что дисциплину у детей можно поддерживать страхом и угрозами.

— Только у меня, да?

— Почему бы и нет? Это хорошо действует.

При этих словах, сказанных саркастическим тоном, на его губах заиграла кривая усмешка.

— Вы ведь не бросите работу здесь?

— Напротив. Вы только что назвали меня трусихой, помните? Так вот я бросаю эту работу. Бросаю нянчиться с вами. Перестаю рассчитывать на вас.

— Ничего вы не бросаете, — облегченно сказал Николас.

— Кто же меня остановит?

— Я.

— Вы? С какой армией? Вы такая развалина, что не смогли бы удержать и падающего младенца.

— Вы правы. — Он жалобно посмотрел на нее. — Вы не можете меня бросить. Как я справлюсь?

— Используйте левую руку, чтобы позвонить по телефону и вызвать сюда одну из дам вашего гарема.

— Если я в такой плохой форме, что не смог бы удержать падающего младенца, то как я справлюсь, пока сюда кто-нибудь доберется? — Он покачал головой. — Грустную картину представляет собой наша педагогическая система, если учитель способен рассуждать столь нелогично.

У нее упало сердце. Не от его слов. От дразнящих искорок в карих глазах и ленивого мужского удовлетворения, исходившего от него. Он был вероломным, лживым, разрушительным, будоражащим чувства самцом.

Ей хотелось, чтобы он поцеловал ее снова.

Рэйчел вскочила с дивана. Если бы эта мысль не испугала ее, она могла бы почувствовать слабые угрызения совести, увидев исказившееся от боли лицо, когда его раненая нога упала на подушки. Но в этот момент она думала только о побеге.

Она не хотела его поцелуев. Нет, хотела. Она приехала на озеро Гранд, зная, чего хочет. А теперь не знала. Николас смутил ее своими поцелуями. Она хотела вернуться домой.

— Я еду домой. Я уезжаю сегодня.

— Прекрасно. Мы едем вместе.

— Вас я с собой не возьму.

— Помедленнее, — сказал Николас.

— Не подсказывайте мне, как вести машину. Если вы боитесь, вам не стоило ехать. Лучше честно объясните мне, зачем поехали со мной. По правде говоря, вы как заноза в пальце.

— Не нойте. Почему в вашей рыжей голове не укладывается, что, поскольку вы наняли меня сделать работу, я ее делаю.

— Но я вас уволила.

— Теперь небось вы понимаете, какое разочарование я испытывал, когда увольнял вас, а вы не хотели убираться? — засмеялся он.

Рэйчел пропустила мимо ушей его слова.

— Почему? — в запале говорила она. — Почему вы упорствуете в своем притворстве? Ведь мы оба знаем, что вы верите своему отцу и не собираетесь снять обвинение с моего отца.

— Если бы я сказал, что люблю яблоки, вы бы считали, что я не люблю апельсины?

— Конечно, нет.

— Тогда почему вы считаете, что раз я верю своему отцу, то не смогу помочь вам узнать правду о вашем отце?

Рэйчел сжала руль.

— Потому что одно с другим несовместимо.

— Вот тут вы ошибаетесь. Это одно из множества ваших заблуждений, — сухо добавил он. — Люди говорят только ту правду, какую они знают. То, что мой отец считает правдой, может таковой и не быть.