Легенда о рыцаре тайги. Юнгу звали Спартак - [17]

Китаец молчал.

— Ведь у тебя самого хунхузы убили брата, у соседа твоего увели жену, деревню вашу заставляют платить дань… А вы все терпите! Для чего же тогда дружина? Только от волков отбиваться?..

Китаец молчал.

Поразмыслив, Яновский решил пустить в ход более весомый аргумент.

— Послушай, Чжан, ведь ты состоишь в обществе Гуан-и-Хуэй. Не спрашивай, откуда я знаю, это не важно… Так вот, возможно, ты не помнишь все тридцать шесть законов, принятых вами еще в 1859 году, я тебе напомню только один, восьмой. Он гласит: «Всякий, кто имеет сведения о разбойниках и ворах или только слышит, но не доносит, является виновным по одному закону с разбойниками. Ни в коем случае не прощать!» А наказания эти тебе хорошо известны: от сорока палочных ударов до закапывания живым в землю. Что скажешь?

Китаец молчал, в ужасе глядя на Яновского. Откуда он все это знает? Ведь законы «Тун-Дянь-Лу», записанные на длинном красном свитке, тщательно скрываются от всех непосвященных и хранятся либо в кумирне, либо у главного старшины общества цзун-да-е. Поистине дьявол этот бородач!

Чжан Сюань совсем растерялся и вот-вот готов был «потерять лицо». Яновский понял это и перестал, что называется, давить.

— Значит, не хочешь нам помочь? Жаль, жаль… Я, признаться, очень на тебя рассчитывал. Ладно, справимся сами. Только дай нам хотя бы проводника, который знает в тайге фанзы, где обычно гостят эти бандюги…

Последнюю фразу Мирослав сказал на всякий случай, нисколько не сомневаясь в отказе, но Чжан Сюань как-то странно посмотрел на него и неожиданно согласился.

Он привел Яновского в беднейшую лачугу. Окна, затянутые промасленной бумагой, едва пропускали свет; пахло остывшим очагом и плесенью, на нарах лежало что-то бесформенное, накрытое рваной мешковиной. В фанзе, на первый взгляд, никого не было, однако Чжан Сюань позвал:

— Старина Ли, вставай. Тут к тебе пришли, поговорить хотят…

Мирославу показалось, что старшина эти слова произнес с печальной иронией.

Куча тряпья на нарах зашевелилась, показалась бритая, с косицей на затылке, голова; человек, плохо различаемый в полутьме, опустил ноги на пол и сел.

— Господин Яновский просит, чтобы ты помог ему найти хунхузов из шайки Вана.

В ответ послышался какой-то странный клекот, даже отдаленно не похожий на человеческую речь. Мирослава охватило недоброе предчувствие.

— Что он говорит? Я ничего не понимаю, — пробормотал он.

— Не понимаете? Сейчас поймете! — Чжан Сюань чиркнул фосфорной спичкой о подошву своего ичига и поднес огонек к лицу хозяина фанзы. — Смотрите! Ли, открой рот!

Мирослав вгляделся и вздрогнул: во рту китайца вместо языка беспомощно шевелился почернелый кусок мяса.

— Это еще не все! Покажи господину свои руки!

Хозяин фанзы выпростал из-под рванины, заменявшей ему одеяло, тонкие голые руки, лишенные кистей. Культи были обмотаны грязными тряпками со следами засохшей крови.

— Вот что делают хунхузы с теми, кто идет против них, — задыхаясь от возбуждения, говорил старшина. — Ли знает, где отсиживаются хунхузы, но не сможет ни сказать, ни написать об этом. У него, правда, еще целы глаза и ноги, но он не захочет потерять и их! Так ведь, Ли?

Проводник вновь залопотал, размахивая изувеченными руками, лицо его было страшным от гнева и злобы.

Яновский молча вышел из фанзы. Отвязал коня от ограды, тяжело взобрался на него, тронул поводья. Атаман, почувствовав перемену настроения хозяина, не стал резвиться, пошел шагом. Чжан Сюань некоторое время шагал рядом, держась за стремя, и что-то говорил, очевидно в свое оправдание, но Мирослав его не слушал, он чувствовал себя смертельно усталым. Вскоре китаец отстал.

Яновский ехал медленно, не глядя по сторонам: Атаман знал дорогу домой. Солнце уже катилось к Черным горам, за которыми Маньчжурия, но было еще жарко, отовсюду поднимались испарения. Предвечерняя тайга торопилась взять все от уходящего дня: одуряюще пахли пионы, лихнисы, или, по-местному, румяна, фиалка Росса, венерины башмачки; дикие пчелы яростно вгрызались в цветы, накачиваясь нектаром; разноцветными флажками мельтешили в воздухе пестро-желтые ксуты, бриллиантовые зефиры, огромные сине-зеленые махаоны; неумолчно выводили трели таежные пеночки и мухоловки; щитомордники и тигровые ужи упорно выползали на проселок погреться, хотя их предшественники, раздавленные конскими копытами и тележными колесами, превратились в сухие ремни, лежавшие на дороге…

Ничего этого не видел, не слышал Мирослав, отягощенный трудной думой: как посмотрит он в глаза другу и что при этом скажет…

Андрейка попил по настоянию Татьяны Ивановны чаю с расстегаем и незаметно для самого себя уснул, свернувшись калачиком в кресле у камина. Ушли на шхуну матросы Игнат и Ермолай, отпущенные рассеянным жестом капитана Хука. Сам он, походив некоторое время по кабинету Яновского, вышел из дома и, ответив что-то невпопад хозяйке, направился через лес на свой хутор.

Фабиан прошел сквозь причудливые ворота из китовых ребер, ступил на дорожку, выложенную вкопанными в землю позвонками морского исполина и окаймленную белыми ракушками. Все это он сделал сам, своими руками, когда Сергуньке исполнилось пять лет. Как радовался тогда его мальчуган!..